Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
«Если б это не выглядело мщением, — подумал Вадим, — я бы тоже сейчас не прочь пропесочить этого Прямкова…»
В райком Вадим опоздал к назначенному времени — но он особенно не переживал: все знали, что шлагбаумы днем могут задержать, и с пониманием относились к этому. Иногда даже начало больших совещаний или конференций отодвигалось из-за того, что где-то в пути застревали делегаты.
Но сегодня секретарь не стал ждать их: он, по словам Тани, звонившей утром Вадиму, уехал из райкома давным-давно по своим делам.
— Мне велено, безразлично сказала она, подняв неприятно раскрашенное белесое лицо от развернутой на весь стол газеты, — предоставить вам кабинет Сергея Ивановича, чтобы вы сели с Иваном Дмитриевичем и поговорили сами здесь друг с другом.
Она снова склонилась к газете, похмурилась, вчитываясь, в какую-то статью, потом заметно неприязненно добавила:
— Раз вы не можете встретиться в карьере… два директора…
Вадим понял секретаря: тот, похоже, устал от их дрязг, да и его ли это было дело — ломать голову, где и как раздобудет управление шестерни.
— А Прямков уже здесь? — спросил Вадим.
Секретарша промолчала.
Это было в ее стиле. Она работала в райкоме давно, еще до Сергея Ивановича, — и совершеннее бюрократии Вадим не знал. Он порой неделями не мог решить с секретарем какой-нибудь важный вопрос.
— Он у первого, — вставала на его пути Таня. — Звоните позже.
— Когда? Через час, два?
— Не знаю. Первый не докладывал мне, на сколько задержит его.
Вадим звонил через каждые пятнадцать-двадцать минут.
— Это опять я… — говорил он.
— Сергей Иванович вышел.
— Куда?
Секретарша, помолчав, невозмутимо отвечала:
— Кажется, в туалет. Сбегать за ним?
Вадим бросал трубку.
— У него совещание, — отвечала Таня в следующий раз.
— Он в отъезде, — находила она новые и новые препоны.
— Соедините меня, пожалуйста, с ним, как только он появится, — просил Вадим. — Мой телефон у вас есть. Он мне крайне нужен.
— Он всем нужен, — отвечала Таня — и отключалась…
Прямков сидел в кабинете. Он, не вставая, сунул Вадиму, здороваясь, свою ручищу и, нахлобучив кепку, сразу же заявил:
— Все. Если завтра станок не пойдет и я встану без камня — рву наш договор. Так и знайте. Пусть тут как хотят!
Последняя фраза предназначалась, наверное, для райкома: Прямков повысил голос и полуобернулся к двери в приемную.
— А может, Иван Дмитриевич, все же действительно поговорим, а? — противно чувствуя заискивающие нотки в своем голосе, спросил Вадим, усаживаясь по другую сторону приставного столика.
Но Прямков грузно поднялся, похрустел прямо-таки зацементированным плащом и, не ответив, пошел из кабинета.
«Но что с этим идиотом будешь делать!» — даже промычал, как от боли, Вадим.
Он, конечно же, знал, держал в уме всегда, что склад взрывчатых материалов один на городок — его, и тупик его, и что Прямков, отделившись, никуда не денется, придет, как сказал бы Михаил, на поклон, но «давить» Прямкова, опять же по Михайлову, Вадим не мог — этому противилась вся его натура.
«Нет, — отмечал он. — Давить — это не метод убеждения. Стыдно. Непорядочно. Надо просто не дать ему завершить свой жест, не дать повода…»
Из райкома Вадим поехал прямо на южный участок.
Еще из выездной траншеи он заметил буровой станок уже у спуска с уступа. Мачта станка не была демонтирована, и станок угрожающе кренился над обрывом.
«Что же он делает, сукин сын!» — обомлел Вадим.
Он распахнул дверцу машины, хотел выскочить, за орать, чтобы прекратили перегон, но главный вряд ли бы услышал его.
— Скорее туда, к ним, — приказал Вадим шоферу.
Вовка повернул на крутую, брошенную дорогу — срезая путь. С дороги видна была только мачта. Мачта покачивалась, потом вдруг накренилась еще сильнее, поползла вниз…
«Конец!» — даже зажмурился Вадим.
Высота уступа была двадцать метров. От рухнувшей вниз двухсоттонной махины остался бы только металлолом.
«А от людей?!»
Вадим привстал в машине, вытянул шею, но навал дресвы скрывал станок.
Дорога тут была скользкая, раскисшая. Вовка в нескольких местах буксовал — нервничал, сдавал назад, раскатывался — и Вадим уже хотел плюнуть на машину и добраться до станка бегом.
Но «газик» все же зацеплялся, проскакивал трудные участки.
Они вынырнули к уступу прямо у минной станции. Станок все еще висел над обрывом, но ходовые двигатели его работали: гусеницы царапали скалу, скоблили, лязгали…
Вадим выпрыгнул из «газика». Андреев, машинист станка, и помощник машиниста Путилин только мельком взглянули на него: они таскали шпалы и совали их в лоснящуюся глину, под гусеницы: рядом с минной станцией стоял деревянный блиндаж — и от него остался сейчас только металлический остов.
Владимир Александрович был, кажется, в кабине станка, один. Стекла кабины тускло отсвечивали — и главного плохо было видно, да и главный тоже, наверное, не видел их. Вадим потрясал кулаками, выгоняя его из кабины, пробовал подступиться к станку сам — за ворот вытащить главного наружу, — но станок дергался, крутился… Тогда Вадим остановил на вскрышной погрузке экскаватор — начал было объяснять машинисту, что и как, тот ничего не понимал, кивал на повернутые к нему задранные зады самосвалов, — потом, выбив у машиниста из рук контроллеры, сам повернул кабину, показал за навалом качающуюся, как в шторм, тяжелую, точно арматура космической ракеты, мачту. И тот только тут сообразил, что от него требуется.
Андреев с Путилиным, по команде Вадима, растянули от станка трос и захватили его за зуб ковша. Экскаватор, как и станок, тоже взвыл двигателями, попятился.
Станок стал потихоньку выползать: крутился на площадке, нагребал слева и справа от себя навалы. Над кабиной поднимался пар, словно станок сам, физически, выматывался и этой борьбе за жизнь.
Один раз только он еще скользнул к обрыву: задергалась вхолостую провисшая над пропастью гусеница, в кабине метнулось белое лицо Владимира Александровича.
— Прыгай! — крикнул Вадим.
Но главный сумел резко развернуть станок — и тот пошел задним ходом…
Когда вой двигателей оборвался, на лестничке машинного отделения возник Владимир Александрович. Он был взъерошенный — даже усы торчали как-то непривычно, волосок от волоска врозь, иглами, — в одной рубашке, мокрой то ли от дождя, то ли от пота — и все же по обыкновению, хоть и пытаясь скрыть это, покусывая губы, потирая усы, улыбался: ну, допустил, мол, оплошность, но спас все и спасся!
— Очень круто и скользко, — подчеркнуто бодро спрыгнул он с гусеницы к Вадиму. — Раскисло все, как назло…
Вены на руках главного
