Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Да.
— Но вы же понимаете, что прежнего начальника потому и таскают, что он делал план из воздуха.
— Это уже второй вопрос. Давайте говорить о вас: мы намерены платить вам полную ставку.
Один из представителей даже достал из дипломата написанный на машинке бланк соглашения и положил перед Вадимом.
Вадим не стал его читать.
— Нет, — сказал он, вставая и давая представителям понять, что разговор окончен.
Представители тоже поднялись, но бланк не забрали.
— Подумайте, — сказали они. — Не отказывайтесь опрометчиво. Работы там с гулькин нос, а деньги лишними никогда не бывают. Это такой товар, что его всегда не хватает.
Они оба и опять-таки дружно улыбнулись — будто б понимали, что били без промаха.
Вадим после их ухода скомкал и швырнул в угол бланк соглашения.
Взаимоотношение с полигоном придумал Михаил. Схематично оно выглядело так: он покупал, как сырье, у завода печи и медь, только приваривал взрывом эту медь внутри печей, а потом снова продавал их заводу, но уже как бы готовую продукцию. Получалось, что именно он ворочает тысячами.
Своих денег у Михаила стало тьма. И как он ими распоряжался, никто не знал, строили только догадки, и этими догадками сейчас и занимались разные комиссии.
Когда Вадим после ухода заводчан позвонил Михаилу и рассказал ему об их предложении, Михаил, выслушав его, помолчал, потом длинно и зло выругался.
— Орлы-стервятники! — обозвал он заводчан. — Доходы мои им, видите ли, спать не давали! А теперь вот и хочется, и колется… Не рассчитывали они явно, что на такого праведника, как ты, нарвутся.
Михаил неприятно, натужно, рассмеялся. Вадим, понимая его положение, сумел сдержать себя, не вспылил.
— Ну и пойди к ним навстречу сам, отыщи приемлемое решение, — предложил он. — Глядишь, и дело закроется…
— А… а, пошло оно!.. — как-то внезапно очень устало сказал Михаил. — Надоело. Уйду я, наверное, с начальников.
— Куда? — не принял всерьез его заявление Вадим. — И это ты-то?
— А хоть куда. Работягой. Настала новая волна гонений на начальников. Идет повальное кокетничание с массами. Со всех газет, радио и экранов внушается мысль, что все наши беды от них, начальников. Это они, мол, обленились, заелись, заворовались, заврались, заловчились, надо их почаще встряхивать, менять. В общем, не вовремя ты на пирамиду вскарабкался.
Михаил снова как-то неприятно рассмеялся.
— Не надо пугать, — сказал Вадим. — А ты считаешь, что это не так? Не заврались? Что нравственность наших начальников на должном уровне?
— Их нравственность — благоприобретенная, — не задумываясь, ответил Михаил, — обстоятельствами сформированная. Вот в чем дело.
— И в тебе, в частности, сформированная?
— И во мне.
— И ты что же, считал себя хорошим начальником и что снимали тебя ни за что?
— Считал, — твердо отрезал Михаил. — А вот тебя не считал и не считаю.
Вадим оскорбился, бросил трубку. Он говорил после, вечером, дома, на эту тему с Галиной.
Галина ответила ему дипломатично:
— И все же Мишка был настоящим руководителем. Он шел от жизни. На Мишках мы держались и будем держаться.
— А я? — спросил Вадим.
— Я люблю тебя таким, какой ты есть, — по-прежнему дипломатично сказала Галина.
Его такой ответ не устроил, но Галина больше ничего не добавила. Она всегда как бы разжигала соревновательский дух между ними, как бы все еще выбирала, кто из них лучше…
III
В понедельник Вадим сломал свой обычный распорядок — что всегда страшно раздражало его: и тело, без утренней пробежки по карьерам — вверх-вниз, с уступа на уступ, на свежем воздухе — крутило, ныло, и планы на день четко не виделись — они определялись, как правило, именно тогда, когда он объезжал все объекты…
Он звонил Михаилу вначале на полигон, долго, стискивая рукой столешницу, слушал трескучие гудки, потом, решив, что фирма, возможно, прикрыта совсем, звонил ему на квартиру. Но Леночка, наверное, уже уехала в Ленинград, на учебу, — и дома трубку тоже никто не брал.
«Черт! — шипел Вадим, то и дело поглядывая на часы. — Связался!..»
Он не знал, не нашел еще, как будет разговаривать с Михаилом — сочувственно, виновато, по-деловому. Все в их отношениях перепуталось в эти дни. Ему хотелось услышать живой голос Михаила, уловить отчаяние, боль или, быть может, безуныние — и тогда, как душа откликнется на это.
На улице не то шел мелкий дождь, не то просто низко висел густой туман — холодный, седой на ржавой траве, как иней морозным осенним утром. Вадиму из окна была видна часть верхнего уступа карьера: все промокло, сникло — особенно редкие голые кусты у бровки, на фоне такого же грязного, как уступ, неба, — и только местами, ниже, курились, жили белые оползни разрытой экскаваторами породы. Экскаваторы скрывала сигнальная сопочка, но они, судя по белым оползням, работали, и Вадим почти натурально, всем своим существом, ощущал, как подрагивает подошва уступа, когда ковш вгрызается в скальный навал, — и невольно напружинивал ноги.
Он несколько раз, резко отодвинув от себя телефон, вставал, выбирался уже к выходу из кабинета, но, потоптавшись у двери, нервно потерев лоб, возвращался к столу снова. Что-то непорядочное виделось ему в том, если бы он ушел, так и не переговорив с Михаилом: будто бы отбыл формальность — и все.
Галина настаивала, чтобы он позвонил еще вчера: узнал бы, мол, как Михаил добрался, и заодно предложил бы у себя работу… Но Вадим не отважился это сделать. Его просто-таки подмывало в тот момент сказать Михаилу что-то вроде:
— Ну сейчас-то ты наконец понял, что был не прав?
Он не мог сказать этой фразы при Галине. Она бы сделала слишком много поспешных выводов и наверняка обвинила бы его в том, что он специально провоцирует отказ — они оба хорошо знали самолюбивую и вспыльчивую натуру Михаила.
«Да он и без того раньше умрет, чем согласится со мной», — убежденно думал Вадим.
Один раз он, надеясь сам не зная на что, позвонил Галине — уточнить вроде бы телефоны. Галина в ответ только коротко и заученно назвала два ряда парных цифр.
— Но нигде никто не отвечает, — поспешил сказать Вадим.
Галина промолчала — и он хорошо понял ее…
В кабинет к нему без конца заглядывали — бухали дверью о его громоздкий двухтумбовый стол, едва умещавшийся в кабинете, хоть и углом развернутый к глухой стене, притиснутый к ней, добытый когда-то еще Михаилом вместе с огромным, как престол, креслом, — и всякий раз Вадим вздрагивал.
— Вы здесь?.. И никуда не поедете? И к вам можно зайти с делами?
— Нет, —
