Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Но основным все же в его отказе стало то, этическое, что ли.
К слову сказать, когда такая ситуация возникла у Михаила на заводе, тот решительно пошел на выживание своего начальника, старика мощного, угрюмого, властного.
— Я ему не враг, — объяснял Михаил Вадиму, — вот ему моя рука. Но интересы дела требуют его замены. Я сильнее его, предприимчивее. У меня куча идей, желание работать.
— Но он ведь почти двадцать лет отработал там и работает до сих пор, — возражал Вадим.
— Да. Но работает он по старинке. По инерции. А природа потому и придумала смену поколений, чтобы люди не жили по старинке, по инерции. Тут, главное, при жизни эту смену надо успевать делать, когда еще к инерции не привыкли…
Старик держал Михаила возле себя, по сути, мальчиком на побегушках.
— Перебрось со сто пятого горизонта два экскаватора на нижний уступ, — отдавал он, к примеру, утром распоряжение Михаилу, как всегда набычившись, уткнувшись в бумаги, лишь изредка взглядывая из-под насупленных кустистых бровей.
— Вначале надо выгрести там закуток, — говорил Михаил, — чтобы могли бы уже приступать к работам бурильщики…
Старик молча сопел, багровел.
— Твое дело бабье! — наконец рявкал он. — Как мужики распорядятся, так и… Понял?!
Сносом деревни, которая примыкала к карьеру, Михаил занялся, наверное, только назло своему начальнику: узнал, что старик родом оттуда, что чуть ли не полдеревни его сватовья-кумовья, — и буквально в течение двух месяцев доказал, что выгоднее ее убрать и расширить разработки, чем опускаться карьером ниже речки Березовки.
— Я понимаю Никодима Николаевича: и мясцо, и молочко под боком, — не упускал случая он ни на одном совещании. — На первач в любой момент забежать можно к шурину… Но, наверное, шкурные интересы, товарищи, не должны затмевать нам интересы завода, страны… Водоотлив обходится нам о-го-го-го! В какую копеечку!
Старик ультимативно заявил директору завода:
— Или деревня останется, или я ухожу!
Но деревню, к тому же, признали еще и неперспективной…
Снос ее предстояло начать со стороны кладбища, от березового колка. «Молодые», крайние, могилы перенесли к центральной усадьбе колхоза, а были ли среди них старые, оставшиеся давно без крестов, сровнявшиеся с землей, никто точно не помнил. Первую ленту решили взять лишь по отрытым ямам — и то недели через две после того переноса, когда страсти в деревне более или менее улеглись, — и ночью, разом. Михаил поручил это двум бульдозеристам — вызвал их на смену, продержал в неведении до сумерек и уже в потемках, на горе, выдал наряд. Вначале ничего не было — сдвигали и сдвигали в овраг голимую глину, — и Михаил, успокоенный, спустился всего часа на два-полтора для контрольного обхода в карьер и к дробилкам. А когда вернулся, то застал бульдозеристов за жутким занятием: один сдвинул ножом бульдозера крышку полуистлевшего гроба, а другой, при свете фар, сучком, ковырялся в останках — отыскивал драгоценности, наверное…
Михаил схватил какую-то палку, спрыгнул в траншею. Бульдозерист, Уралов, первым заметил его, выскочил из кабины. Михаил успел огреть по спине только помощника, сломал палку, а после гнал их обоих с горы пинками, зачем-то, в ярости, долго бежал за ними по берегу речки, кидал в них камнями. В кого-то даже попал.
— Сволочь!.. Убьем!.. — вопил, кажется, Уралов.
Они бы, наверное, могли убить его и тогда, но странно: то ли их напугала его ярость, которая, как известно, удесятеряет силы, то ли они все же осознавали себя неправыми и потому не сопротивлялись…
Оставлять могилу в таком, развороченном, виде было нельзя, — да и гроб, по сути, совсем развалился, не собрать, — и Михаилу пришлось самому, до утра, не евши — не пивши, елозить там бульдозером — сталкивать все в овраг, заваливать землей, планировать площадку. Темнота вокруг была непроглядная — ни луны, пи звезд, все небо словно черной пеленой затянулось. Оторопь брала. Под фарами то там, то там точно вздымались из-под земли белые столбы, как души в саване, — что-то похожее видел Михаил в какой-то церкви. Он продержался до рассвета, по сути, на одной злости…
Потом, когда Михаила снимали, ему припомнили это: и то, как избивал своих подчиненных, и то, как один, «будто тать в нощи», озверело орудовал на кладбище…
На новом полигоне — последнем месте работы Михаила, где и заварилась нынешняя каша, — расход взрывчатки был небольшой, и когда комиссия «по очагам опасности» спросила Вадима, сможет ли он принять эту взрывчатку на свой склад, Вадим, не колеблясь, ответил:
— Да.
Все было логично: с этой идеи начинал и сам Михаил объединять карьеры. Но Михаил, конечно же, и думать не думал, что она, его идея, бумерангом вернется к нему и так больно шибанет. Он тем и держал заводчан — собственной взрывчаткой, — тем и диктовал свои условия…
К Вадиму приезжали с термического завода два представителя, начальники экспериментальных лабораторий, оба в джинсовых потертых костюмах, длинноволосые, с дипломатами. Было в их внешности, на взгляд Вадима, что-то несолидное, пижонское — он не уважал таких и сразу же настроился против них. Все-таки официальная должность, по его мнению, требовала и официальной одежды. Он вырос с этим представлением, с этим образом начальника — в костюме и при галстуке, — и ему трудно было, несмотря на то, что делалось вокруг, переломить себя. Виделась в таком джинсовом наряде и игра в демократичность — хоть и объясняли ему, что тут причина просто в удобстве.
— А в майке и плавках еще удобнее в жару. Так что же мешает нам демократизироваться дальше? — спорил он как-то не то с Михаилом, не то с Галиной. — Не знаю, но у меня необходимые в работе собранность, подтянутость создаются именно моей одеждой, кабинетом, если хотите…
Повели себя заводские сразу же активно, напористо.
— Мы хотим, чтобы вы взялись по совместительству работать у нас, — безо всякой подготовки выложили они.
— Зачем? У вас ведь есть исполнитель.
Он имел в виду Михаила.
Длинноволосые как-то дружно встряхнули прядями и ответили прямо:
— Он нас не устраивает. Мы бы хотели забирать весь фонд зарплаты с полигона себе. Он против этого.
