Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Сергей Петрович, бреясь в этот момент, с намыленным лицом выскакивал из ванной. Лена неслась на кухню с утюгом в руках:
— Ну чего лезешь? Перегородил дорогу!.. Перепортишь тут!..
Получалось, будто бы он — всему виною.
Сергей Петрович привык уже к этому — и потому не возражал. Он даже пытался успокоить ее:
— Ну и ничего. Все нормально. Рыбацкая уха, к примеру, с дымком — самая лучшая уха.
Никакие благодарности сынов, никакие знаки внимания к ней не значили для Лены столько, сколько молчаливое пожирание приготовленного. И ничего не бывало хуже, когда они лениво ковырялись за столом, вяло жевали, не доедали…
Она, сутулясь, сжавшись, стояла тогда у окна — точно ожидала заслуженных упреков. Но при Сергее Петровиче сыны не решались фыркать.
Однажды он, собираясь в командировку, слышал, как сыны ворчали:
— Дрянь, а не еда!.. Тебе бы, маман, пора научиться готовить!..
Он швырнул в портфель рубашку, которую брал с собой, стал, дергая, расстегивать ремень, — но Лена, приложив палец к губам: «Тсс!» — прихлопнула кухонную дверь. Она вполголоса что-то залепетала, объясняясь с ними.
— А ты не хватайся! — перебивали сыны. — Сделай одно — берись за другое… Размазня какая-то.
Когда они ушли, Сергей Петрович напустился на Лену:
— Пойми ты: они ведь тебя ни в грош не ставят! Нельзя же так!
Она виновато улыбалась, терлась лицом о лацканы его пиджака:
— Ну и пусть не ставят. Ничего страшного — они же мои сыны. Это естественно: все новое поднимается в борьбе со старым.
Несколько раз ему удавалось все же вмешаться с ремнем в их споры. Ребята молча сносили порку, — а она потом, украдкой, совала им что-нибудь в карманы курточек — яблоко, шоколадку.
Лена, конечно же, портила их. Все, что было, на взгляд Сергея Петровича, хорошего в сынах, привил он. Они научились безропотно и вовремя вставать, заправлять постели, чистить вечерами свою обувь. Они, по раз и навсегда заведенному порядку, дважды в неделю мыли пол в квартире, вытирали пыль, поливали цветы.
Когда же Сергей Петрович уезжал в командировки — а уезжал он часто — Лена опять распускала их: сама хваталась за тряпки, ведра. Как-то Сергей Петрович вернулся из поездки в воскресенье, часов в девять утра, — а они все еще лежали под одеялами. Им и самим не хотелось спать — лежали явно просто так, из какого-то принципа, что ли.
— Да пусть понежатся, они же дети! — робко, видя его непреклонность, тут же вступалась за них Лена. — Где же им еще так доведется, как не у мамы?.. Ребенок, чтобы стать нормальным человеком, должен прожить свое детство — беспечно, удовлетворяя свои желания, чувствуя защиту и заботу родителей…
— Ребенок у родителей должен подготовиться к самостоятельной жизни! — отсекал он. — А жизнь сурова, безжалостна к людям, не умеющим руководить собой…
В последних известиях по радио — как раз во время завтрака — часто говорили о войнах, где-нибудь постоянно происходящих. У Лены при этом неизменно наворачивались слезы, она с тревогой смотрела на сынов, которые спокойно уплетали за столом, прикасалась к их вихрастым затылкам.
— Это вот так ростить, ростить… и вдруг какой-нибудь гад!..
— Такова сыновья доля! — хмурился Сергей Петрович. — Они обязаны защищать отчий дом. Как дочери — рожать.
— Сравнил! Да и кто сейчас рожает? А войны-то идут и идут…
Ему и самому было жутко думать, чтобы вот в наши цивилизованные дни мог какой-нибудь душман целиться в его сынов. Это казалось неправдоподобным, но, тем не менее, войны на земле все еще продолжались…
Уходила Лена на работу после всех, хотя служба у нее начиналась в тот же час, что и у Сергея Петровича, за которым, к тому же, приезжала машина. Собиралась она наспех, кое-как — об этом он мог судить по фотографии для Доски почета, которую Лена приносила домой: волосы пучком, небрежно схвачены на затылке, губы блеклые — она никогда не пользовалась косметикой — и вообще, усталая, умотанная. Даже Сергей Петрович, считавший, что надо об успехах родителей — о том, какие они ценные работники, — обязательно говорить своим детям, не решался показать эту фотографию сынам.
К тому же сыны, кажется, с каких-то пор начали стыдиться ее. Вначале он думал, что это возрастное: седьмой-восьмой классы — в это время они особенно сторонятся родителей. Но потом понял, что дело не в возрасте.
В школе недавно намечалось родительское собрание, на которое обычно ходил он сам, а тут случилось производственное совещание — и к собранию сыны стали готовить ее: отправили в парикмахерскую делать прическу, весь вечер подбирали, что ей надеть.
— А то опозоришь нас…
Лена, в кои веки выбравшись в парикмахерскую, отсидела почти час, вытерпела пренебрежительное перебрасывание своих волос то влево, то вправо молоденькой особой, явно невзлюбившей ее за что-то, а после, дома, вместе с сынами перебирала в общей комнате свои наряды — спорила о том, что ей идет, а что — нет. Сергей Петрович слушал их споры, в спальне, уже в постели, и все в нем переворачивалось, когда, скажем, кто-нибудь из сынов говорил:
— Чего ты эту юбку напялила?.. Ты в ней как бочка…
— Но она же модная… — смущенно доказывала Лена. — Вот эти клинышки, вытачки…
— Значит, мода не для тебя…
«Это же надо так!..» — вспыхивал Сергей Петрович.
Но он, сцепив зубы, ждал, чем же все это закончится. Ведь и сам уже давно говорил Лене, чтобы она следила за собой.
— Но когда, когда?! — прямо-таки упрямилась она. — Ты же видишь, что у меня из-за вас и секунды нет свободной…
Наконец, они там, в общей комнате, остановились на светлом костюме, который нравился и ему, и еще — на коралловых украшениях: ей, смуглой, они очень шли.
«Вот поросята! — удовлетворенно думал он. — Соображают!..»
Лена пела, гладя этот костюм к завтрашнему дню…
Однако на собрание она так и не сходила: ехала в школу прямо с работы, нарядная, а в троллейбусе ее юбку испортила слизью какая-то бабка — везла свежих окуньков в сетке.
— Но ее тоже можно понять, — плакала, но все же вступалась Лена за бабку. — Она уж этих окуньков и так и этак приспособит…
