Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Но до нее словно ничего не доходило.
— Ну, папка… Ну зачем? — только улыбалась она. — Ну какие могут быть беспокойства, когда сам же сказал: от крыльца и до крыльца… когда ты все уже оплатил, позаботился…
Ночью ему стало плохо: упало давление и перестала капать эта, буроватая, жидкость. Он ворочался, метался, вырываясь из рук бабули.
— Ну чего ты, чего ты, родненький… — бормотала она над ухом, а он вертел головой и все хотел попросить ее замолчать, но язык не подчинялся ему…
Бабуля всполошила весь персонал: вызвали главного врача, прикатили какую-то аппаратуру, сделали уколы.
Никто ничего не мог понять: все были убеждены, что кризис миновал, — и вот вдруг снова и так угрожающе…
Лена
Ей часто снились страшные сны. Она дергалась, что-то невнятно кричала.
Разбуженный Сергей Петрович осторожно обнимал ее, прижимал к себе.
— Лена, Лена… я с тобой…
Она, на миг замерев, вдруг расслаблялась, глубоко и судорожно втягивала в себя воздух и, уже совсем проснувшись, утыкалась влажным от пережитого страха лицом в его грудь.
— Ой, хорошо, что ты меня разбудил… — обдавала она его жаром дыхания. — А то бы я не знаю, что сделала с ними…
Сергей Петрович гладил ее плечи, дул на ее горячий лоб.
— Представляешь, — слегка отстраняясь, возбужденно поблескивала она в потемках глазами. — Басмачи… или как там их… пытали ребят… У них такие кривые ножи… Я вцепилась в одного — заросшего, мерзкого, и все никак не могла просунуть руку сквозь его прямо-таки проволочную бороду — хоть плачь!..
— Ну засыпай теперь, засыпай, — успокаивал он, — Еще очень рано…
— Господи… — неожиданно тихо и нервно смеялась Лена. — Если бы ты видел, как я воевала…
Она не выдерживала, вставала и, шаркая тапками, тыкаясь руками в стены, двери, шла в детскую. Вероятно, проверяла, на месте ли сыны — нащупывала их головы, целовала, — потому что оттуда доносились вдруг один, потом другой раздраженные сонные голоса:
— Ну, маман!.. Отвали!.. Дай поспать!..
Сергей Петрович сразу же вскипал, сбрасывал одеяло — но голоса стихали, было еще действительно очень рано — и, сдерживая себя, он снова укрывался.
«Что это за отношение к матери! — тяжело сопел он. — Откуда они всего этого набрались? С улицы? Из разных фильмов?»
Сергей Петрович терпеть не мог современных фильмов о молодежи. Мальчишки, сопляки, в сущности, сидящие на шеях пап и мам, рассуждали в этих фильмах о своей самостоятельности, личностности, поучали родителей, наставляли их на путь истинный. Показывали даже раз, с явной режиссерской симпатией, крупным планом, как сын ловко скручивал руки пьяному отцу — этакое гнусное, перекошенное от злобы и боли лицо старика и благородное, мужественное — подростка… Конечно, это ужасно — пьяный отец в семье, но еще ужаснее, когда родное дитя скручивало ему руки.
«Чти отца! — Это выстрадано веками. Без этого нет и не будет порядка ни в доме, ни вообще… А тут: маман, отвали!.. Черт знает что!..»
Когда Лена возвращалась к нему, настывшая — она всегда распахивала на ночь балконную дверь, — он, укрывая ее, выговаривал:
— Да как ты выдерживаешь это? Ведь со мной они такое не позволяют!.. Шлепнула бы их по губам…
— Да ты что, Сережа?! — ужасалась она. — Да как же их можно шлепнуть? Ты сам подумай. А потом… — Она, кажется, улыбалась: — У них, у спящих, так сладко пахнут затылки…
— Ну, хорошо, хорошо, — останавливал он. — Спи, пожалуйста, спи…
Но она, немного поворочавшись рядом, согревшись, вставала снова — нашаривала на кресле халат и опять, тыкаясь в потемках в стены, в двери, шаркая тапочками, шла на кухню.
В такое утро ей особенно хотелось приготовить для сынов что-нибудь исключительное.
Сергей Петрович обычно выдерживал в постели до половины седьмого, до того, как начинал тарахтеть будильник. Подъем раньше или позже выбивал его из ритма на целый день. Утром он делал все автоматически: заправлял постель, занимался зарядкой, умывался, одевался, завтракал — и в половине восьмого, под радиопиканье, отпирал, выходя на работу, дверь.
Лишнее время в этот период затормаживало его, ломало привычный темп. Какой-то отлаженный в организме механизм точно заедало. И тогда Сергея Петровича не удовлетворял вдруг комплекс упражнений, мясо казалось недожаренным, а галстук — не в тон.
Не лучше бывало и когда он опаздывал: наскоро все у него получалось плохо — оказывался непробритым подбородок, а с таким подбородком он идти не мог, и потому намыливался еще раз, поминутно глядя на часы и думая уже о том, что чай стоило бы налить пораньше, остудить, — хотя, в общем-то, теплые чаи не признавал. В таких случаях, как нарочно, то рвался шнурок на ботинке, то отлетала пуговица…
Иногда после того, как Лена вставала, Сергею Петровичу удавалось уснуть снова — под легкое журчание воды на кухне и позвякивание посуды. А более всего убаюкивало его тихое Ленино пение. Это значило, что у нее все хорошо — и она, может быть, даже готовит какое-нибудь блюдо по одному из найденных в шкафах рецептов.
Их была тысяча — вырезок, выписок. Иногда, роясь в своих бумагах, Сергей Петрович находил ее «шифровки»: «с-х. — 100, пр. — 150, ук. эс. — 10, м. — 200», или что-нибудь в этом роде, и всякий раз боролся с искушением: выбросить — она наверняка уже давно и думать забыла о них.
Однако Лена так радовалась, когда он возвращал ей эти писульки:
— Боже мой! Это ведь пирог!.. А я везде копалась-копалась… Я сегодня же вам сделаю…
К слову сказать, бесконечные поиски были для Лены вроде хобби. Она подолгу и чаще всего безуспешно искала то какую-нибудь пуговицу, то нашивку к платью, то эти вот рецепты — выдергивала ящички шкафов, выворачивала весь гардероб, перетрясала журналы. Подступиться к ней в это время было нельзя.
— Ради бога, отстаньте!.. Для вас же стараюсь!..
Создавалось впечатление, что не найди она, к примеру, злосчастную пуговицу — не в чем будет всем выйти на улицу, а без рецепта — придется голодать, по крайней мере, неделю.
Но в том-то и дело, что потом, как правило, или не оказывалось под рукой «ук. эс. — 10» или «пр. — 150», или просто не выкраивалось время — и приготовление того же пирога откладывалось на неопределенные сроки.
И даже когда все было, ей почти никогда не удавалось завершить задуманное. Она аккуратно — непременно звездочками — нарезала морковку, выдерживала в молоке печенку, заливаясь слезами, «колясками» разделывала лук, жарила, парила, все, сколько надо, ни на секунду не отвлекаясь от плиты и уже воображая, как будут уплетать
