Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Сынам после досталось в школе из-за неявки родителей — они позднее отыгрались на матери…
Она была, вероятно, неплохим работником, так как почти перед каждым праздником получала грамоту или благодарность, хотя и говорила не раз:
— У себя в институте я прямо-таки отдыхаю…
Одна недоброжелательница-сослуживица частенько поддевала ее — мол, курорт ей тут, — и Лена неизменно расстраивалась:
— Неужели они думают, что я лодырь? И что у меня все делается само собой?
Сергей Петрович разубеждал ее, но и он тоже недоумевал порой, как умудрялась она справляться с делами на службе.
«Возможно, — рассуждал он, — если отключить эту ее безрассудную любовь к чадам — она станет безукоризненной, а?»
Вечерами, отсмотрев программу «Время», он забирал газеты, которые утрами, на службе, успевал просматривать наскоро, и уходил в спальню. В половине одиннадцатого он, как правило, засыпал. А на Лену когда что находило: то она ложилась сразу после ужина, а то сидела с сынами перед телевизором до окончания передач, хотя знала, что завтра рано вставать, и переубедить, переспорить ее Сергей Петрович не мог.
— Просто я, наверное, истинное дитя природы, — смеясь, пыталась объяснить она. — А с годами все сильнее чувствуешь свою слиянность, что ли, с ней, чувствуешь любые перемены: надвигаются ли тучи, ложится ли туман… Иногда не знаешь, с чего вдруг хорошее настроение: глянешь — а на небе солнышко. И так, наверное, задумано — чтобы постепенно, до окончательного слияния с нею…
Он старался разгрузить ее от домашних забот — от полов, от стирки, закупки продуктов, — оставлял за ней, в сущности, только кухню, да по ее же настоянию, глажение кое-какого белья. Тем не менее у нее — особенно вечерами — находилась тысяча всевозможных дел: вязала и, вероятно, тут же распускала что-то, чего он практически никогда не видел, кроила и шила, забегая порой к нему, чтобы похвалиться каким-нибудь удачным собственноручным узором.
Но чаще всего у нее в это время шли бои с сынами: она то подстригала их, то мазала им ссадины, то ушивала брюки. Сергей Петрович вольно или невольно прислушивался к их баталиям.
— Срежь волосы всего на два сантиметра! — требовали сыны. — Чтобы вот так… только до плеч…
— Но вот так же лучше… воротник не будет пачкаться… — пыталась настоять Лена.
— Нет, до плеч! — отрубал сын. — Сейчас так не носят.
— А я видела. У Алевтины Викторовны тоже мальчик… Ну чуть помоложе вас…
— Это очень важно, что помоложе! Андреева и так в прошлый раз сказала: «Как первоклассник, уши торчат…»
— Подумаешь, взрослые!
Но в голосе Лены чувствовалось восхищение.
«Это черт знает, что такое! — возмущался про себя Сергей Петрович. — Как у нее хватает терпения спорить с ними о такой чепухе?!»
— А Андреева — это такая красивая, беленькая? — спрашивала между тем Лена.
— Беленькая.
— Она вам нравится?.. Ну, то есть… — торопливо поправлялась Лена, — как она… вообще?..
Наступала тишина. Сергей Петрович тоже замирал.
— Ты чего, совсем уже? — говорил, наконец, кто-нибудь из сынов.
«Вот поросенок!»
Но Лена словно не замечала ответа.
— Да, она хорошая девочка, опрятная такая, вежливая… Ее вкусу можно доверять.
— А если б ты знала, как она задачки щелкает… — добавлял вдруг сын. — Лучше всех…
«Гм, значит, нравится!..» — хмыкал Сергей Петрович.
В последнее время они стали часто драться: это было естественно в их возрасте. При отце они никогда не жаловались, даже если царапины и кровоподтеки красовались на лице.
— Повод-то хоть серьезный? — только и спрашивал он.
— Да, — набычивались сыны.
Они сами — либо в своей комнате, либо в ванной — врачевали себя.
Лена врывалась к ним на запах йода.
— Батюшки! — заходилась она. — Да как же ты еще шевелишься?! Да тут и нагноение и все, что хочешь…
— Тише, тише, — сурово басил сын. — Влетела!..
— А ну обожди!
— Да я сам…
— Какое сам?! Промыть ведь вначале надо. И не брыкайся, не брыкайся! А то вот как дам!..
— Ну, промой, промой, — уступал сын. — Только осторожнее… ссс!..
— Больно?
— Осторожнее, поняла?!
— Да кто же это тебя так?
— Никто… Они еще пожалеют…
— Я требую от тебя: кто! Я сейчас же пойду и этим негодяям оторву башки!
— Ты чего? — опять взъерошивался сын. — Совсем уже?..
«Молодец!» — неожиданно для себя одобрял Сергей Петрович.
Порой Лена приходила в спальню, когда он еще не спал, и, захлебываясь, полушепотом, начинала рассказывать о сынах. Она знала о них гораздо больше, чем он, — характеры, привычки, вкусы. Сергей Петрович хоть и говорил: «Спи, спи, поздно уже…» — но слушал с удовольствием. А однажды вдруг поймал себя на том, что сказал Лене:
— А ты ему посоветуй… — и сам ужаснулся этому: посоветуй, мол, его родному сыну!
Лена, кажется, поняла его — слишком уж торопливо стала отвечать она что-то — и он после этого не смог уснуть до самого утра…
Погреб
Николаев решил написать рассказ о том, что доподлинно было с ним летом этого года: как ездил с сынами в гости, в Москву, к сестре тещи, и как та не встретила их, и вообще, не пожелала с ними знаться.
Он хотел начать с того, что собирался сперва поехать просто так, независимо: заказать загодя гостиницу и с недельку-две поводить сынов по Москве — по эскалаторам, музеям, церквам. Но вмешалась теща, обиделась:
— У меня там родная сестра… Сто лет не виделись — пусть хоть внуков поглядит…
Теща пустилась в воспоминания: как нянчила эту сестру в голодные годы, как батрачила, чтобы та училась.
— Да она вас там на руках носить будет…
Но так начинать рассказ, наверное, было нельзя: теща своими речами, в сущности, уже давала понять, что все получится совсем не так. Николаев, перечеркнув страницу, скомкав и выбросив ее под ноги, закурил и, подыскивая первую, попружинистей, фразу, вышел на лоджию.
Дом, в котором жил он, был большой, как китайская стена, находился на самой окраине — дальше, далеко, вплоть до густого ряда тополей у кольцевой дороги, тянулись дачки-времянки. Вид с лоджии, несуетностью своей, ровной беспредельностью, что ли, настраивал обычно Николаева на спокойный лад, умиротворял.
Почти от стены дома до заборов дачек летом густо разрастался бурьян, в нем вечерами мальчишки играли в войну. Оттуда то и дело слышалось:
— Ту-ту-ту, Вася!.. Руки вверх, Гена!..
Сейчас был еще день, и по бурьяну зачем-то топтались три мужика — пригибали его, выдирали с корнями. Николаев даже некоторое время заинтересованно последил за ними, но потом взял себя в руки и вернулся к столу…
Фраза пришла сама собой: «Прошлым летом
