Одноклассники - Виллем Иоханнович Гросс
— Скверная история, — пробормотал Сойдре и долго прочищал ухо, как будто там что-то ему мешало. — С этими рекомендациями надо всегда быть осторожным. Конечно, тут особый случай... А собственно, в чем можно тебя обвинить? Эта женщина арестована?
Только тут Урмет подумал, что на допросе Валли могла дать какие-нибудь показания, которые увеличивали падающую на него тень подозрений.
— Не знаю, но в том, что ее допрашивали, пожалуй, нет сомнений.
— Твой вопрос поставят на бюро ЦК или передадут в первичную организацию? Ольде не намекнул?
— Нет.
— Скверная история. В первичной организации дело было бы проще: мы бы обсудили, люди знают тебя достаточно давно по совместной работе. Но едва ли это дело попадет к нам. Я во всяком случае попытаюсь поддержать тебя, насколько смогу. Но ты же сам понимаешь, мой удельный вес не так уж велик.
— Спасибо, Петер, за доброе слово. Мне сейчас оно крайне важно.
Вечерняя поездка в редакцию и была тем унизительным путешествием, начало которого Ирена видела, стоя на крыльце.
Мартину Таллингу сначала было несколько неловко перед однокурсником по партшколе. Но он сейчас же справился с этим и перешел на резкий тон:
— Да, действительно, скажу я, к счастью эта бумажка сохранилась у меня в ящике стола. Я ответственности не боюсь, ответственность несу постоянно, но это дело — сам заварил, сам и расхлебывай. Я никогда еще не принимал на работу ни одного человека, к которому впоследствии органы проявляли бы интерес.
— Я пришел не для того, чтобы сделать тебя также ответственным...
— Да это и не в твоих силах! Хотел бы я посмотреть!
— Я пришел только спросить о Валли Алликмяэ.
— Она не работает у нас уже неделю. Я ничего о ней не знаю и знать не хочу.
— А я хочу.
— Дело твое. Сходи туда и спроси.
Все в жизни Урмета вдруг так перепуталось, что не оставалось ничего другого, как думать, думать до бесконечности. Где-то должен быть выход. А пока не надо ничего говорить встревоженной жене.
Но уже на следующий день он ясно почувствовал атмосферу, возникающую вокруг ответственного работника, которого вот-вот снимут. Мелкие служащие не могут скрыть острого любопытcтва: его снимают, посмотрим, как это произойдет? Вышестоящие лица, выжидающе сдержанны — вопрос поднят вне данного учреждения, следовательно, надо ждать распоряжений свыше.
Неужели это то же положение, в каком был Саарнийт и... Невозможно... И тем не менее это так. Значит, вскоре последует продолжение в кругу знакомых. И тогда в один прекрасный день ты еще более жалким, еще более беспомощным предстанешь перед испуганным взглядом жены. Сейчас она еще спрашивает: что с тобой? А тогда спросит: то, о чем говорят, — правда? Лучше уж самому рассказать все, как оно есть.
...Ливень продолжался, сделался еще сильнее, но потом вдруг превратился в спокойный мелкий дождик. Некоторое время в трубах угрожающе бурлило, но потом все успокоилось, превратилось в тихое журчание, булькание и гитарный звон падающих капель. Вскоре на улице послышались быстрые шаги и оживленные голоса.
Сегодня они, наверное, стояли бы здесь в темной комнате у открытого окна, полной грудью вдыхая сырой, пахнущий свежестью воздух, и один из них спросил бы: «Помнишь?» Другой, конечно, вспомнил бы...
...Теплый ливень. Где-то в задней комнате спят старики. А двое молодых, взволнованных счастьем, стоят рядом в темноте у окна и вдыхают запах зелени и мокрой земли. Война кончилась. Мужчины вернулись с фронта. Впереди большая светлая жизнь.
Но сейчас они сидят в хорошо обставленной, просторной комнате, их измученные лица освещает яркая лампа под потолком, и они едва сознают, что происходит на улице.
Теперь Ирена уверена, что должна рассказать мужу о своей жуткой тайне, но необъяснимый страх сжимает ей горло.
Вдруг она слышит свой голос:
— Я знала.
— Что?
— Что он застрелился. Он сам намекнул тогда вечером у Теа.
— Послушай, Ирена, ты знаешь, что ты мне сейчас говоришь?
— Он сказал, чтобы я всегда заботилась о Валли. Когда в понедельник это с ним случилось, я сразу же поняла, что означали его слова. Он просил никому не говорить. Даже тебе.
Эйно встал и долго смотрел на жену. Потом вдруг пошел к телефону, но не поднял трубку, а только взял на минутку со стола листы корректуры, на полях которых Ирена до начала разговора делала исправления своим тонким округлым почерком.
— Эйно, ведь я... Откуда я могла знать, что так случится!
— А я бы знал! Я бы тогда уже знал! Слышишь?! Я! Я тогда знал бы первым! — Эйно хлопнул себя по лбу. — А я сказал надгробную речь. Да еще какую! Связал имя великого Сталина с этим... Страшно подумать! Слушай, Ирена, ты дура!
— Наверное, я дура, круглая дура.
Эйно взял пиджак со спинки стула и пошел в переднюю. Вскоре хлопнула дверь и послышались торопливые шаги по каменным плитам, которыми он совсем недавно выложил песчаную дорожку сада.
Благодаря Ванде керамический, графический, окантовочный художественный беспорядок начинался в квартире Аугуста Лээса уже в передней. Сам Аугуст был облачен в длинный, до полу, черный шелковый халат с плетеным желтым поясом. Как видно, бурная женская фантазия художницы не пожалела даже плотной крестьянской фигуры мужа, желая почему-то видеть его натертым до блеска монахом.
— Входи. Идем ко мне. Ванда может скоро явиться с кем-нибудь из знакомых.
— Ты уже слышал?
— А как же иначе?
В апартаментах «монаха» было довольно уютно, только тесновато из-за переполненных книжных полок. И большой письменный стол носил заметные следы напряженного умственного труда. Университетский диплом, полученный без отрыва от работы, был для этого усидчивого человека лишь промежуточной ступенькой. Да он особенно и не скрывал своей мечты пробиться когда-нибудь в солидный строй ученых-историков.
— Видишь,
