Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Ходил слух, что молодой мастер вроде бы где-то хвалился: вот-де вы годами поедом ели тут друг друга, а я-де разом разрубил узел.
— А Павла Максимовича он нарочно подзудил, — доносили Александру Ивановичу. — Знал его натуру. Рассчитал, что в случае чего займет его место.
Так и получилось: молодой, проработавший всего два года после института, мастер стал начальником карьера. Но Александр Иванович до вчерашнего дня этим доносам не верил — уж очень точно все было предусмотрено.
«А может, он и с облисполкомом столкнул меня умышленно: чтобы я разругался там — и так свернул себе башку?» — думал он всю эту ночь.
Имя у нового главного было неудобное для произношения — Валерий Валерьевич, — и тот всегда виновато улыбался, когда кто-нибудь, особенно из рабочих, не мог с ходу обратиться к нему: — Валерий Варельевич, Варерий Валельевич…
— Зовите — Валера, так удобнее, — разрешал он.
Александр Иванович, помнится, еще с первых дней после института очень ревниво следил за тем, как обращались к нему: по имени-отчеству или лишь по имени. Просто по имени — казалось ему неуважительным, создавало какое-то панибратство, сказывалось на авторитете. А этот почти везде был Валера — даже в облисполкоме — и словно ничуть не беспокоился за себя.
«А может быть, все же правда за ним? Может, я просто-напросто отстал от жизни, меряю все своими обветшалыми мерками?..»
Ведь как-никак, а карьер потом, когда Валерий Валерьевич стал начальником, почти вдвое увеличил производительность, кончились там всякие тяжбы с совхозом. И, что многие расценили как самоубийство, на плывун — во время болезни Александра Ивановича — молодой начальник карьера напросился сам; хоть и вбухал туда весь запас железобетонных блоков со строительства склада, чем склад был практически загублен, — но все-таки прорвался к нефтяникам. Да и Александра Ивановича спас, в сущности, он: у того после прорыва на плывуне точно занозу вырвали из сердца — и здоровье сразу пошло на поправку.
Начальник участка на северной дороге предложил тогда Валере оформить совместно рацпредложение на этот прорыв — что, в общем-то, делалось всегда в подобных случаях, и в этом не было ничего противозаконного, — но тот, прочитав уже заполненный начальником бланк, отодвинул от себя.
— Некрасиво как-то, — вроде бы терзаясь сомнениями, промямлил он. — Мы ведь с вами инженеры… В этом же наша работа…
— Мы делаем все по проекту, и деньги нам в банке отпускают по проекту, понимаешь? — вдалбливал начальник в Балерину голову. — Мы сэкономили, понимаешь? Положили государству в карман тысячи рублей…
— Да нет, некрасиво… — морщился Валера.
Денежное вознаграждение за рацпредложение получалось большое — начальник участка даже шубу жене уже пообещал, что почему-то тоже приводил Валере в качестве довода, — но сломить того оказалось невозможным…
Александр Иванович взял Валеру в аппарат управления, главным инженером, сразу же после своей болезни.
«Парень толковый, — думал он. — И будет рядом, под контролем… Наберется опыта…»
Он зарезервировал для Валеры из своего фонда двухкомнатную квартиру, предполагая, что тот, уезжая из поселка, обязательно женится на Тасе, местной учительнице. Но Валера от двухкомнатной квартиры отказался.
— А кто мне пол мыть будет? — неловко отшучивался он.
— Жена, — в тон ему отвечал Александр Иванович. — А иначе на что она?
— Жену еще надо завести…
— Но так а за чем же дело стало?
— За женой…
Александр Иванович видел как-то Тасю у Валеры: она была одета по-домашнему — в халатике, в тапочках— и, заметно привычно, ловко, готовила для них кофе в дюралюминиевой кастрюльке, — и ему показалось, что тут, между ними, дело только за формальностями: заявлением в загс, регистрацией. Правда, его насторожило уже тогда то, как Валера вдруг, в сущности, выпроводил Тасю: она стала жаловаться на непролазную грязь в поселке, на холод в классах, на неуют закутка, который для нее снимали у какой-то бабули, а Валера, покраснев, внезапно остановил ее:
— Нам бы надо поговорить с Александром Ивановичем о деле…
А когда она ушла, то выяснилось, что говорить-то им не о чем: они обсудили уже все в карьере…
— Пойми, — все еще поддерживая шутливый тон, сказал Александр Иванович. — Тебе сейчас легче зарегистрироваться с обаятельной и красивой Тасей, чем мне изыскать для тебя однокомнатную квартиру. Хоть фиктивно оформите… К тому же, по-моему, Тася очень стремится в город…
— Но этого, наверное, мало для того, чтобы зарегистрироваться, — перестав вдруг улыбаться, уставившись в пол, буркнул Валера.
Александру Ивановичу стало неловко.
— Извини, — прикоснулся он к Валериному локтю. — Я просто хотел, как лучше…
— Я понимаю, — не поднимая головы, покивал Валера. — И, пожалуйста, — однокомнатную. Когда женюсь, попрошу двух…
У Валеры все получалось пока гладко, и он, должно быть, полагал, что и впредь так будет и что все и всем дается вот так же просто и легко.
Александр Иванович хорошо помнил, как годами мучился в своей комнатке с печкой, дожидаясь очереди. У печки без конца проваливались колосники, вся комната пропахла дымом, как баня по-черному. А когда ему предложили или благоустроенную однокомнатную, или еще год подождать и получить двухкомнатную — он согласился ждать, и ждал почти два года. Была даже возможность пробить сразу трехкомнатную: просто прописать на время у себя тещу. Но теща увидела в этом какой-то подвох, побоялась — и так и не рассталась со своей завалюхой…
Александр Иванович был старше Валеры всего лет на пятнадцать — даже не на поколение, — но, общаясь с ним, часто чувствовал себя совсем другим, устаревшим — чуть ли не из прошлого века…
Дорога повернула к реке и, с извивами, потянулась вдоль берега — в основном уже спланированная, отсыпанная щебнем. Щебня тут ушло много: берег, поросший мелкой кустистой травкой, выползал из реки, как из болота. Все кругом было взрыхлено, истоптано — сюда, вероятно, пригоняли на водопой совхозное стадо. Ветра не чувствовалось, но речную гладь на восходе рябило. Только под одиноким кустом тальника вода держалась зеркальной, темной. Там, вероятно, была яма, и возле нее, на кочкастом мысике, сидел на примятой траве, с удочкой, белоголовый мальчишка. Мальчишка лишь мельком взглянул на проезжавшую машину — и потом снова уставился на поплавок.
Он напомнил вдруг Александру Ивановичу его самого в детстве, — такого же белоголового, заядлого. Ранними утрами выезжал он на лодке к своим любимым местам в Кривой протоке. Солнце еще не поднималось, над рекой всегда держался туман — и вода от него казалась подбеленной. Тишина вокруг стояла такая, что думалось, будто и нет больше
