Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
И это, последнее, особенно возмутило Александра Ивановича.
— Выйдите вон с совещания! — не выдержав, заорал он. — Вон! И когда понадобится ваше мнение…
Зампреда успокаивал его, давая воды, жестами, мимикой попросил главного действительно удалиться — но Александра Ивановича после всего этого переломить уже было нельзя.
Совсем недавно, неделю назад, произошел у него со своим главным разговор о мраморном карьере. Главный тогда вроде бы нерешительно предложил:
— Давайте карьер отдадим городу. Они уже давно ищут поделочный камень, в сущности, задыхаются без него. А мы — как собака на сене… А?
— О своих делах, Валера, облисполком пусть думает сам, — отечески, с улыбкой, ответил ему Александр Иванович. — А мы и от наших забот уже полысели.
Он думал, что главный понял его. Но тот, оказалось, молчком, уже игнорируя Александра Ивановича, вышел на облисполком — и там, конечно же, вцепились в эту идею буквально мертвой хваткой. Александр Иванович, привыкший сходиться с любыми превратностями лицом к лицу, совершенно не выносил позаспинных ударов — и, в основном, именно это он не мог простить главному.
«Неужели я в нем так ошибался? — думал он. — Неужели верно все то, что о нем говорили мне и чему я не придавал никакого значения? Видел только чистоган, а человека не разглядел…»
Буде лучше найдешь — позабудешь,
Буде хуже найдешь — воспомянешь,—
вспомнились ему слова Владимира Ивановича, сказанные на прощание.
И Александр Иванович со вчерашнего дня уже не раз пожалел о том, что они расстались.
«Лучше все же работать рядом с человеком, чем с главным инженером», — невнятно сформулировал он свой выбор.
Раньше Александр Иванович думал, что многие поступки Валеры, в общем-то грамотного инженера, имеющего диплом с отличием, — от простодушия, от отсутствия опыта, и часто, глядя на его щуплую, угловатую, совсем мальчишескую фигуру, с этой еще его манерой, провинившись, переминаться с ноги на ногу, чувствовал, что не может даже по-настоящему разозлиться на него.
Валера словно играл в производство. Был он горняком, а не дорожником и после института начинал мастером на одном из самых крупных карьеров управления. Там он сразу же и отличился.
У карьера уже давно была тяжба со старым совхозным поселком: поселок попадал в опасную зону взрывных работ — но сносить его никто не брался. Совхоз объяснял это тем, что ему поселок не только не мешает, но и нужен, а карьер — что и дома и жители поселка — совхозные. Мало того, в своем новом поселке, головном, совхоз давал людям благоустроенные квартиры, а из старого никого не переселял: надеялся сделать это за счет карьера. Из поселка и в район, и в область, и в Москву слались жалобы: страшно, мол, жить под взрывами. Но и закрыть карьер никто не решался: от него зависело строительство местных дорог. Дошло до подлогов. После одного взрыва, как по тревоге, слетелась вдруг огромная комиссия: разлет камней будто был настолько большой, что чуть не убило бухгалтера совхоза, который отдыхал у себя во дворе, в тени навеса.
— Как загрохотало, как понеслось!.. Мать честная! — закатывая глаза, захлебывался бухгалтер. — Бух! Трах!.. Как живой остался, сам не знаю… А булыга вон она, лежит…
Но булыга оказалась чуть ли не замшелой, без свежих сколов — и бухгалтеру пригрозили уголовным делом за необоснованность жалобы.
Но, тем не менее, после комиссии взрывать в карьере разрешили только небольшими зарядами. А объем дорожных работ рос, камня не хватало. И вот тогда-то молодой мастер, оставшийся всего на месяц за начальника участка, подмахнул совхозу протокол о сносе домов на паритетных началах.
Он приехал в управление возбужденный, счастливый.
— Все. Вот вам! — выложил он перед Александром Ивановичем протокол…
Александр Иванович бросился было исправлять положение, но Валера, оказалось, уже передал один экземпляр протокола в райисполком и, таким образом, отрезал все пути к отступлению.
Александр Иванович убежденно думал, что так оперативно провернул Валера все это неумышленно, — и потому, вызвав к себе, долго наставнически вразумлял: ведь даже если и дадут управлению под протокол деньги, то всего на семнадцать квартир, так как в поселке тридцать четыре дома, но перепись обязательно выявит, что в одном доме к хозяину прописалась незамужняя сестра, которая захочет жить отдельно, в другом — бабушка устанет от внуков, в третьем — сын-жених из армии вернется…
И так, в общем-то, и получилось.
— Целых восемь квартир еще — псу под хвост! — убивался Александр Иванович.
— То есть вы хотели бы, чтобы все дополнительные шестнадцать квартир пришлись на совхоз? — искренне недоумевал Валера.
Александр Иванович даже терялся перед подобными его вопросами.
— Но в них будут жить такие же советские люди, — добавлял Валера.
Александр Иванович, не зная, то ли плакать, то ли смеяться, показывал ему пухлую папку заявлений на жилье от рабочих управления и спрашивал:
— Как ты думаешь, что с тобой будет, если я объясню своим людям, куда ушло их жилье?
Валера молчал — понимал, наверное, что будет ему от этих людей плохо, — и Александр Иванович считал, что тот, в конце концов, проникся, уяснил, что к чему.
Но проходило некоторое время, и Валера снова ввязывался в какую-нибудь подобную историю.
Начальник карьера, вернувшись из отпуска, естественно, тоже был возмущен подписанным протоколом, но Валера, к тому же, при нем намерился сносить и сами дома поселка: отрядил туда бульдозеры, рабочих.
— Я тебя за все твои безобразия выгоню к чертовой матери! — пригрозил начальник.
Валера, обиженный, приезжал к Александру Ивановичу, мялся у его стола, бормотал:
— На мой взгляд… на их взгляд… у них уборочная… справедливо, несправедливо…
Александра Ивановича поражало в нем то, как он, тщедушный, застенчивый, несколько даже косноязычный от этого, упрямо отстаивал свое. Он усаживал Валеру рядом с собой, обнимал:
— Павел Максимович прав… Ведь дома-то не наши… За них весь спрос с совхоза. Да и как наконец ты в нарядах писать будешь: помогал дяде?
Валера, кажется, опять же понял его. Но, приехав в карьер перед взрывом, потащил вдруг начальника в сносимый поселок. Некоторые дворы уже заселялись снова — явно в надежде получить благоустроенное жилье. Павел Максимович, бывший фронтовик, человек контуженный, нервный, рассвирепел: скважины уже начинили взрывчаткой, отменить взрыв было невозможно — и он с группой бурильщиков вышвыривал из домов барахло, а людей — буквально за ворот — вытаскивал за пределы опасной зоны. Один мужик сцепился с ним. Павел Максимович сбил мужика с ног, тот, падая, ударился о дверной косяк, рассек скулу, потерял сознание… Был суд: Павла Максимовича освободили от
