Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Дорога как дорога. Еще хуже бывают. Страна большая, не все сразу. Понимать надо… хоть вы и ученый, видать, человек…
Александр Иванович почему-то в тот раз больше всего боялся, чтобы «деды» не сказали, что это именно он и виноват…
Да и только ли с той дорогой ошибался он? А строительство новой промбазы? Он наметил ее у соснового бора, у реки — руководствовался, в общем-то, самыми гуманными соображениями: лес, вода, свежий воздух для работающих. И когда ее в первый же паводок затопило— ему приписали чуть ли не вредительство: пришлось даже платить в течение квартала по одной трети оклада в возмещение нанесенного убытка.
Топило весной: он находился в отпуске, в Сочи — и надо было, не откладывая, отсыпать дамбу. Но Владимир Иванович запаниковал: бросился вывозить оборудование, материалы, засадил в грязь бульдозер и две машины — а потом уже только оставалось ждать, когда вода спадет.
Главный ушел от него именно после того случая. В проектном институте, куда тот устроился, им не могли нахвалиться. Он действительно был голова, но для производства не подходил. Его схема безразлетного, безопасного взрывания — замедленно, со встречным наложением ударных волн — сейчас применяется повсеместно, а когда он первый раз сам испытывал ее на притрассовом карьере — это был скандал на всю область. Многие заряды у него почему-то не взорвались, но заявить в ГАИ, что дорога заминирована, он не решился — побоялся, что эксперимент закроют, не дадут довести до конца. А как, под каким предлогом перекрыть дорогу — не знал. К тому же и объездной крюк был почти в пятьдесят километров. Машины шли напролом и могло в любую секунду произойти всякое. Александр Иванович прикатил туда в тот же день. На главного — и без того маленького, ссутулившегося, пугливо поблескивающего своими очками, сидевшего прямо на отказном блоке: случится, мол, что, так погибну первым — жалко было смотреть: он, раскрасневшись, только тяжело отдувался и беспомощно разводил руками. Александр Иванович взял руководство работами на себя и первым делом приказал сбить наружным зарядом — массивный скалистый козырек с обрыва. Дорога, заваленная обрушившимися глыбами, на несколько дней стала непроезжей. Его потом таскали по комиссиям — но он сумел открутиться, доказать, что якобы козырек ухнулся сам собой, и хорошо, мол, что ухнулся сейчас, а не после, при интенсивном грузопотоке.
— Если бы не вы, — благодарно тискал его руку главный, — я не представляю, что бы со мной было… Вы так быстро и смело нашлись…
Да, его, в общем-то, все считали решительным, сильным, волевым. Даже как-то при нем на совещании, подхалимно, одернули одного начальника участка: — Сядь и не рыпайся. Александр Иванович и не таких, как ты, в бараний рог скручивал… — и ему, как ни странно, было приятно услышать о себе такое мнение. Никто и никогда не знал, как это ему давалось, и никто и никогда не видел, к примеру, его таким, каким он заметил себя сегодня утром.
«Наверное, эта видимость силы и решительности и движет и держит меня в начальниках», — самоедски думал он, сидя уже рядом с шофером и глядя отсутствующим взглядом на редкие, еще с зажженными фарами, машины, проносившиеся мимо.
В прошлом году, вот так же, в пути, с ним — еще совсем молодым, едва перевалившим за сорок лет — приключился инфаркт: его без сознания и, как говорил Михаил Петрович, без всяких признаков жизни, доставили в больницу. А ехал он тогда на ЧП после очередного разносного разговора с министерством. ЧП состояло в том, что дорога к нефтяникам наткнулась неожиданно на плывун, который, в спешке, не был выявлен изыскателями и в который уперлись теперь все сроки строительства. Плывун пробовали и выбить взрывом — но траншея после взрыва мгновенно, даже с расползавшейся за кавальеры шапкой, заполнялась густой, свинцовой пульпой; пробовали засыпать булыгами, щебнем — и опять ничего не получалось: все проваливалось, как в бездну. Александр Иванович сидел там днями и ночами — и только больница вызволила его оттуда. Он лечился почти полгода и все думал, что, выздоровев, бросит эту работу — даже написал и отправил в Москву заявление с просьбой об освобождении от должности. Но его не отпустили — расценили почему-то, что он просто обиделся за разнос — и ему пришлось опять втягиваться в свои непрерывные производственные заботы…
«А может, инфаркт и все мои прочие сегодняшние недомогания оттого, что я на самом деле по-прежнему остался тем мальчиком из магазина и это постоянное преодоление себя так дорого дается, а? Может, я так же, как и Владимир Иванович, вовсе не производственник, не руководитель по натуре?.. Ведь руководитель — это талант, и едва ли не самый высший…»
Всегда, всю свою жизнь он полагался лишь на себя, на свои силы и считал, что этих сил ему хватит на многое. И только в больнице, впервые, будучи взрослым, он ощутил зависимость от постороннего человека, от врача.
Когда он очнулся первый раз, у него все качалось и как бы таяло перед глазами. Он не чувствовал ни боли, ни, в общем-то, всего самого себя, и единственное, о чем с трудом, вяло, должно быть по инерции, думалось — о плывуне. Было что-то вроде сожаления: что-де вот все-таки не одолел его. По озабоченным лицам врача, медсестры, которых он видел сквозь смеженные ресницы, он понимал, что может умереть, — но смерть почему-то не страшила его, как обычно.
Он хотел подумать о чем-нибудь другом — что бы зацепило его, взволновало ощущением, что все кончено, что с этим он расстается навечно. Но мысли не подчинялись ему: плывун по-прежнему не выходил из головы.
«Я бы с ним все-таки справился… не может быть…» — точно утешал себя Александр Иванович.
Но потом, когда снова началось что-то неладное: тянущая, тупая боль стала скручивать тело, и на него вдруг, в какой-то миг, как бы пахнуло жутким могильным холодом, он, задирая голову, задыхаясь, облизывая пересохшие губы, прохрипел:
— Доктор… ради бога! Спасите!
Он хрипел, не сводя с доктора заслезившихся глаз, — и все боялся, что тот не успеет что-нибудь сделать, — и жизнь оборвется. И когда после уколов отпустило, он не ощутил стыда от своей беспомощности, от жалкого бормотания, а только вслепую, шаря, отыскал руку сидевшего возле койки
