Владимир Гриньков - Помеченный смертью
– Там проверить надо, все ли чисто. Зайди, осмотрись. Чтобы не было никого, только мать. А я тебя здесь подожду.
Полина осторожно тронула ладонью его волосы. Жест был добрый и тревожный одновременно.
– Что происходит? – спросила. – Ты боишься чего-то?
– Потом объясню. – Ползунов отвернулся. – Иди.
Он наблюдал, как Полина перешла улицу, толкнула калитку и скрылась во дворе. Ее долго не было, так показалось Ползунову, и он уже было решил уходить, как вдруг калитка открылась, выглянула Полина и махнула призывно рукой. Ползунов выждал еще немного и вышел из укрытия.
Двор зарос травой. Немытые молочные бутылки грудой лежали у крыльца. Собачья будка была пуста, и краска на ней облупилась. Здесь царило запустение. Все это в мгновение отпечаталось в сознании Ползунова. Он повернулся к Полине, закрывавшей за ним калитку, спросил коротко:
– Ну?
– Она там, в доме…
Хотела еще что-то сказать, но не успела.
– Одна? – быстро спросил Ползунов.
– Да…
И опять не успела ничего больше сказать. Ползунов стремительно пересек двор, вбежал в дом. Мать сидела в комнате на стуле, сложив руки на коленях, и рассматривала что-то на стене. Так была занята, что даже не повернула головы, когда Ползунов вошел, только спросила, все так же вполоборота сидя:
– Это ты, дочка?
Ползунов остановился в дверях и выдохнул негромко:
– Мама!
Он ожидал, что мать бросится к нему и заголосит, и уже готов был принять ее в свои объятия, но она лишь замерла, и тогда он повторил:
– Мама!
Она не обернулась, так и сидела неподвижно, и Ползунов подошел к ней. Приблизился, склонился, она обернула наконец к нему свое лицо, и что-то в этом лице было не так, а в следующий миг Ползунов понял – она слепая. Ослепла. У него ноги подкосились, он осел, упал перед ней на колени, а мать протянула руки и стала ощупывать его лицо, едва прикасаясь кончиками пальцев. У него текли слезы, он впервые плакал с самого детства, всегда был крепкий, а здесь не сдержался и стоял на коленях, замерев, будто ожидал приговора, и вдруг услышал над собой:
– Гришенька!
Узнала его, увидела не глазами, а сердцем, и тоже плакала, из невидящих глаз бежали слезы.
– Сынок! – шептала. – Гришенька! Что же ты к мамочке своей так долго не шел? Вот ты, родименький.
И плакала. И Полина плакала, стоя в дверях и не смея приблизиться. А мать вдруг застонала и стала раскачиваться из стороны в сторону, колченогий стул под ней скрипел в такт ее движениям, и это была страшная музыка – женский стон, больше похожий на вой, и скрип старой мебели. Ползунов смотрел на мать с мистическим ужасом, и ему казалось, что волосы на его голове шевелятся. И когда уже с ума мог сойти от этого воя, вдруг скрипнула входная дверь. Ползунов резко поднялся и отступил к стене. Вошедшая женщина – она была одна – всматривалась внимательно в его лицо, и он отвернулся. Спросил у нее голосом, который и сам не узнал:
– Что с ней?
Мать все так же раскачивалась на стуле, будто не о ней шла речь.
– Слепая она.
– Я вижу, что слепая! – сказал Ползунов. – Почему она такая?
И пальцем в мать ткнул.
– Она больная. Рассудком повредилась…
Слова Ползунов слышал не очень отчетливо, будто сквозь вату, и чтобы от этого ощущения освободиться, даже взялся за голову.
– …с головой у нее что-то с тех самых пор, как у нее сына расстреляли…
И он понял все. Бросился к матери и закричал, захлебываясь в слезах и крике:
– Мама! Это я, Гриша! Меня не убили, мама! Вот он я!
Распластался на полу, обхватив материнские колени, будто хотел, чтобы она признала его наконец, но мать все так же раскачивалась и пела свою страшную песню, больше похожую на вой.
52
– А я тебя и не признала поначалу, Гриша, – сказала женщина.
Она нарезала толстые ломтики пахучего хлеба. Ползунов сидел за столом и смотрел в одному ему ведомую точку, и вид у него был отсутствующий. Полина забилась в угол старого скрипучего дивана и замерла, будто неживая.
– Говорили, что вроде тебя…
Женщина замолчала, не зная, как сказать.
– Что? – спросил бесцветным голосом Ползунов.
– Что расстреляли тебя.
Он только теперь поднял глаза.
– Нет, – сказал сипло. – Не расстреляли.
Еще надо было объяснить свое долгое отсутствие.
– В тюрьме я сидел.
Женщина отложила в сторону нож, которым резала хлеб, и скрылась в соседней комнате. Вернулась скоро, неся в вытянутом руке какую-то бумажку.
– Вот, – сказала. – Посмотри, что Нефедовне прислали.
Это было свидетельство о смерти. О его, Ползунова, смерти. Он держал страшную бумагу, и руки его дрожали, вдруг выронил свидетельство, закрыл лицо руками и сидел так нестерпимо долго, и никто не смел его потревожить. Наконец спросил, не открывая лица:
– Как она жила все это время?
– Да как жила? – сказала женщина. – Вот так и жила.
– Давно это у нее?
– Что?
– Ну, вот это… С головой.
– Почти сразу. Поначалу плохая была совсем, думали, что руки на себя наложит. А потом рассудком подвинулась. Я за ней хожу – то молочка, то хлебушка, да она не ест почти ничего. А потом и слепнуть начала.
Мать сидела здесь же с безучастным видом. Вряд ли она понимала, что речь идет о ней.
– А Тосик? Кирьян? Где они?
– Здесь, Гриша.
– Помогали хоть?
– Кому?
– Матери моей! – неожиданно взорвался Ползунов. – Деньги ей давали? Продукты?
Женщина вздохнула:
– Не знаю я ничего, Гришенька. Вряд ли. Никто к ней не заходит, кроме меня.
Ползунов скрипнул зубами.
– А Кирьян твой теперь большой человек.
– Да?! – удивление Ползунова было неподдельным.
– Он у нас теперь коммерсант.
– Коммерсант! – покачал головой Ползунов, и было непонятно: удивляется или осуждает.
– Здесь, в клубе, у него эта… как его… дирекция… – Подумала, вспоминая мудреное слово, вспомнила: – Офис!
– Вот падла! – произнес Ползунов. К чему это он сказал, никто не понял.
Позавтракали при полном молчании. Полина бросала на Ползунова быстрые вопрошающие взгляды. Мать ничего не ела, сидела за столом с безучастным видом. Ползунов старательно отворачивал лицо. Лишь один раз не выдержал, взглянул на мать, и из глаз его тотчас же брызнули слезы.
– Ты насовсем вернулся? – спросила женщина.
Ползунов задумался и думал так долго, что стало понятно – ответа не будет. Или сам еще не знает, или просто не хочет говорить.
– Скажешь мне, если надумаешь уезжать, – вздохнула женщина. – Чтоб одна она здесь не осталась, без догляда.
Она ушла. Ползунов побродил по комнатам, рассматривая серые от времени стены. В самой маленькой комнате над кроватью он увидел снимок: молодая женщина и мальчик с ней. Долго стоял напротив, глядя на снимок немигающим взглядом. Это были он и его мать. Давно-давно, еще в той, прошлой жизни. Это так было давно, что не верилось, было ли вообще.
Вернулся в комнату, где были мать и Полина. Сказал глухим и едва различимым голосом:
– Я скоро приду.
– Ты куда? – вскинулась Полина.
– В одно место надо сходить.
– Я с тобой.
Он посмотрел на Полину так, будто увидел ее впервые.
– Зачем? – спросил после паузы.
– Не оставляй меня! – произнесла почти умоляюще Полина. – Я совсем одна здесь.
Он подумал, что действительно нельзя ее здесь оставлять. Если по их следу идут, то ее в этом доме схватят в два счета.
– Хорошо, – кивнул. – Пойдешь со мной.
Через калитку они выходить не стали, а прошли через соседский двор и оказались на соседней улице. Ползунов шел быстро, и Полина едва успевала за ним. На перекрестке повернули налево, миновали автобусную остановку и через несколько минут вышли к белому зданию клуба. У входа грудились иномарки. Поднялись по ступеням, вошли в полутемный вестибюль. Здесь было пустынно, только у одной из дверей скучал парень. В полумраке Полина не сразу рассмотрела, что парень в камуфляже и с дубинкой.
– Мне нужен Кирьян, – сказал Ползунов.
– Кто?
– Кирьян. Знаешь такого?
– Вам нужен господин Кириенко?
Ползунов решил, что над ним издеваются, и молча и стремительно схватил парня за горло, тот сделал попытку вывернуться, но захват был железный. Охранник выдержал лишь несколько секунд и сдался, сделал лихорадочный жест рукой, указывая на дверь, которую охранял.
За дверью оказался недлинный коридор с ковровой дорожкой и светильниками на стенах. Ползунов пошел вдоль дверей, на одной из них была прикреплена табличка: «Президент Кириенко А. В.». Это показалось Ползунову странным и непонятным, но он столько непонятного увидел за последние дни, что уже взял за правило ничему не удивляться. Толкнул дверь, но за дверью Кириенко не было, в приемной сидели молоденькая секретарша и двое крепких парней, эти парни посмотрели на вошедших строго-вопросительно, но при своем бездействии лишь упустили время. Ползунов, никому ничего не объясняя, прошел через приемную, распахнул дверь, и только теперь те двое вскочили и бросились к нему, но было поздно. Ползунов переступил порог. Кириенко в кабинете был один, поднял голову – лицо у него было сытое и холеное – и хотел произнести что-то резкое, это по его лицу было видно, но вдруг с ним что-то произошло: он рот открыл, но звука не издал ни единого, а охранники топтались за спиной Ползунова, не зная, что им делать.
