Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Где-то хрустнула веточка. Тася вздрогнула, напряженно повсматривалась в темную ночь за окном. Но по-прежнему было тихо, пустынно.
— Никого нет, — прошептала она.
Однажды ночью, когда она спала, кто-то трижды постучал в раму. Она в волнении вскочила на постели, прислушалась: легкие шаги доносились с дороги. Она спрыгнула на пол, подбежала к окну, распахнула его, но никого уже не увидела. Она часто потом вспоминала об этом, снова и снова воскрешая в памяти мельчайшие, почему-то ставшие страшно дорогими, подробности этой ночи и мучительно пыталась разгадать: «Кто же это мог быть? Случайный человек? Хулиган? А может… влюбленный?»
И почти всегда он, постучавшийся, представлялся ей крутолобым, с застенчивой улыбкой, очень-очень похожим на одного юношу из политехнического института, с которым ей так и не удалось познакомиться и который теперь, конечно же, никогда не узнает о ее существовании.
«Интересно, — с грустной усмешкой думала она, — первая любовь словно создает идеал любимого. Потом уж влюбляешься в это… ну, в похожесть, что ли, на него…»
Когда-то давно она дружила с одним мальчишкой-одноклассником. Они допоздна ходили по притихшей, залитой лунным светом деревне, непонятно возбужденные, молчаливые.
— Ты почему молчишь? — время от времени спрашивал он ее прерывистым шепотом.
— А ты?
Он пожимал плечами:
— Не знаю. Скажи ты что-нибудь, тогда, может, и я скажу что-нибудь.
И они снова молчали и ходили.
А потом как-то все это легко забылось, а вот незнакомый юноша из политехнического, которого она и видела-то всего несколько раз на вечерах своего факультета, вспоминался часто, до слез.
«Боже мой, как все-таки жестока природа: она заставляет всех, красивых и некрасивых, любить только красивое…»
А себя она считала даже несимпатичной. Шли годы, а до сих пор не было ни встреч, ни ласкового шепота, ни поцелуев.
«Может, носить для привлекательности забрало?..»
Однажды, когда на втором курсе они были на уборочной, вечером в колхозном клубе произошел такой случай: едва лишь заиграли вальс, как в сторону Таси стремительно направился рослый парень, с клубами русых волос из-под кепки. Он вовсе не понравился Тасе, нет, просто ей было приятно такое неожиданное внимание, такая нетерпеливость. Пунцовая, она встала ему навстречу. Но парень прошел мимо нее к железному бачку с водой, возле которого она сидела, и начал жадно пить. Весь клуб видел это, и кто-то громко расхохотался…
Взошла луна, осветив бледноватым светом бесчисленные дощатые сараи за окошком и одинокую черемуху у дороги. В этой одинокой черемухе была какая-то смутная притягательная сила: притихший темный куст словно жил своей непонятной упоенной жизнью, словно он чуть-чуть дышал, и от этого листья его тускловато и заманчиво мерцали, колыхались, а вокруг витал страстный аромат цветения.
«Боже мой, что творится!..»
II
Утром был туман, плотный, сиреневый, неподвижно застывший над спящим поселком. Редкие уличные звуки были глухи в нем, и туман, казалось, должен был от этих звуков трястись, как студень. Но туман не трясся и не светлел. Промозглая сырость невидимо вваливалась через форточку в комнату и забивалась во все углы, темные и словно загустевшие от этой сырости. Даже под одеяло проникала она, и тогда становилось зябко, до мурашек.
Спать больше не хотелось.
«Интересно, сколько я спала: час, два, три?» — безразлично думала Тася.
Уснула она вчера как-то мгновенно, крепко, будто бы у нее отключилось сознание, и так же мгновенно, словно от толчка, проснулась. Ей казалось даже, что она не спала вовсе, хотя чувствовала себя отдохнувшей, бодрой. Лишь легкая, приятная грусть осталась у нее на душе от вчерашнего.
— Не надо хандрить, — привычно и вслух сказала она себе. — Жизнь надо делать…
Время, казалось, не двигалось. Тася закрывала глаза, долго лежала так, думала, потом снова открывала их, но по-прежнему кругом было безмолвие и одноцветный непроницаемый туман. Она снова закрывала глаза, потеплее укутывалась и снова лежала так. В голову приходили неожиданные и порой наивно простые, как у дикарки, мысли, открытия.
«На земле надо быть хозяйкой. Все мое, все для меня: реки, джунгли, Помпея, айсберги, магазины, наряды — все, все, все…»
Обычно, когда ей случалось бывать на людных пляжах, в театрах, она невольно съеживалась, робела среди уверенной, нарядной публики.
«Они ведь такие же гости, как и я, — думала она. — Почему же они чувствуют себя на земле хозяевами, будто бы живут здесь давным-давно, тысячу лет, а я — неустроенная, я — как на чужой квартире?! Ведь все равноправны, всем ведь Земля была подарком, как и мне. Так ведь?»
А то вдруг она серьезно начинала думать о том, что где-то в душе у нее наверняка есть еще совсем-совсем неизведанные чувства. Она фантазировала, представляла душу чем-то вроде трепетного сгустка причудливой формы.
«Вот бы вынуть этот сгусток из груди, и пусть бы он весь-весь соприкоснулся с внешним миром! Все-все, что положено человеку, прочувствовал, а?.. А то живут ведь люди, которые никогда не знали ответной любви и умрут, словно чувства такого в них и не было заложено от рождения…»
Туман постепенно серел, светлел. Потом вдруг солнечные лучи словно прорвали плотную пелену, окутавшую поселок. Туман зашевелился, заклубился, кромки его драных клочьев нежно засеребрились. Он таял, расползался прямо на глазах. Через полчаса только далеко, над речкой, притаившись, распластался, прижался он к низкому кустарнику, как огромная хищная птица. А когда Тася оделась, то и там его уже не было видно.
Комнатка, продолговато неуклюжая, неприветливая сумрачными вечерами, сейчас, в мягком и каком-то дымчатом свете, казалась скромно нарядной, милой. Ярко освещенный стол у окна с аккуратной стопкой книг и настольной лампой был приятно привычен, уютен.
— Вот и все хорошо, — прошептала Тася и рассмеялась тихим облегченным смехом, словно сбрасывая с себя всю вчерашнюю грусть.
Она включила плитку, напевая бодрую мелодию, поставила чайник и села составлять план урока. Через неделю наступали летние каникулы, по программе все уже было закончено, и она повторяла пройденный материал, рассказывала занимательную всякую всячину из географии или истории, пела с учениками песню про параллели и меридианы. Ей вспомнилось, как дня три назад Галя Тарасова, мечтательная, впечатлительная девочка, спросила ее:
— Таисья Егоровна, а есть на земле где-нибудь такие островочки, на которые никогда-никогда еще никто не ступал?
— Должно быть, есть, — неуверенно ответила Тася.
— А точно — есть?
Тася даже смутилась под ее напряженно ожидающим взглядом.
— Есть, есть, — поспешно закивала она. — Конечно же есть. Только ведь никто не знает, где оно, неизведанное.
— Да?!
