Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский
У читателя уже наверняка сложилось впечатление, что это чернушная повесть об алкоголиках. Нет, это повесть о настоящих людях. Мы не святые, но нужны друг другу не для того, чтобы вместе пить. Мы нуждаемся друг в друге, нам необходимо общение, как воздух, и говорить мы можем об очень интересных вещах. Что же делать, если женщины такие косноязычные и зажатые, пока не выпьют. Я могу общаться с трезвыми мужиками; трезвые женщины меня напрягают. Впрочем, пьяные тоже. А пьем мы потому, что нам никак не удается расслабиться. Слишком жизнь тревожна. Позиция слабаков и неудачников? Но почему все рушится, все летит в пропасть? Кто в этом виноват? А нужно ли искать винова… Надо бы, конечно, попросту на все махнуть рукой, здоровый пофигизм никому еще не мешал, и расслабиться. Не в том смысле, что идти на дно, а просто перестать переживать из-за всего этого дерьма. На самом деле мы, мужики, напрягаем баб точно так же, как и они — нас. Или я ошибаюсь?
Но как быть?
Лежать вдвоем в ванне было тесновато. С первой женой мы часто практиковали такое, даже играли в шахматы (она проигрывала). С ней мне не было так тесно, хотя по габаритам она превосходила Ленку, как крейсер — речной трамвай. Молодые, что ли, были? Да я и сейчас не старый. Просто раньше так не вреза́л.
Ленка суетилась. Ее ноги изображали какой-то виртуальный велосипед. А ведь красивые ноги-то! Покурить, что ли? Мы ж, бля, аристократы. Покурить, принимая ванну. Жаль, нет сигар. И цилиндра на мне нет. Покурить, коли нет любви. Сосредоточиться на принятии ванны мне не дают и явно не дадут. И в шахматы мы играть не будем. Бульк!
Что-то я протрезвел. На самом деле это мне, конечно, только мерещилось. Вечер показался излишне лиричным; никакой лирики, понятное дело, не было. В соседних квартирах работал точно так же водопровод, как и у меня, работали канализация, электричество, интернет, бурчала перистальтика. Люди устало занимались пятничным сексом. Секс! Может, выпить? Не покурить, а выпить? А потом покурить. Нет, сначала выпить, потом заняться сексом, а потом покурить. Поэзия. Это вам не Лавкрафт.
Еще один облом, ребята. Лучше бы я почитал Говарда Филлипса.
— Что, если нам покурить?
Не в бровь, так в глаз. Телепатия. Я процитировал Ленкину реплику чересчур литературно; на самом деле она сказала: «Марк, а ты можешь принести сигареты?» Вообразив сатиром в классе «юниор», позволил силе, владевшей мной, пулей выбросить себя из ванны. Даже не понял, каким образом мне довелось оказаться на кухне, у открытого холодильника. Спирт еще был. Искать в комнате стопари было в лом; я взял свежие, прихватив горючее и сигареты. Обратный путь был менее стремителен. Я успел заметить пятно на полу, покрытое линолеумом, пятно, которое не замечал (или притворялся, что не замечаю) уже добрый десяток лет.
Мы хряпнули. Меня слегка перекрутило. Возник соблазн запить водой из ванны. Но. Но. Вода была теплая, теплее, чем эрзац-водка. К тому же в ней бултыхались Ленкины ноги. Зачем я читал полночи Веллера?
Откуда эта ассоциация? Двойное «Но»? Двойное дно…
Приводнившись, я оставил одну из рук сухой, как и планировал. Это позволило мне дважды чиркнуть зажигалкой. Мы стали затягиваться, наслаждаясь ситуацией. Нечто вроде секса отдалилось на задний план.
Вот так всегда. Сбой ритма. Где твой инструмент, музыкант? Мой друг музыкант, мой друг музыкант, ой-е-е… Какая хорошая штука сигарета — за нее всегда можно спрятаться. А твой собеседник прячется за нее еще более умело. Все хорошо, прерасная маркиза. Продолжаем разговор, как сказал Карлссон.
Даже сейчас, когда я относительно трезв, не могу вспомнить, о чем мы тогда говорили. Вроде беседа была по-кайфу (это с Курго-то? Ха.) Мы врезали еще пару раз, не более. Вода то убывала, то прибывала, я чувствовал себя повелителем воды, главнокомандующим Н2О. Или того самого… о-аш? Спустя какое-то время — мне показалось, что я нахожусь в ванной целую вечность, куда там Олафу Стэплдону с его миллиардами лет, — воскрес, чувствуя себя освобожденным от бремени мессии, и обратился к себе с такой примерно речью: восстань, о раб! Ибо ты больше не раб. Эту мысль проваривал минуты четыре. Или шесть. А кто, собственно, сказал, что я был рабом? Если нет, если это не так (рассуждать мы будем, естественно, строго логически)… честно говоря, мне эту мысль и сейчас закончить в лом, потому что я уже несколько пьян. Хотя напиться как тогда — это была бы самая настоящая поэзия. Теперь я почти не пью.
Я встал. То есть попытался. Встань и иди! Восстань! Восстань на площади Восстания. Скрючившись над бортиком ванны, я созерцал психоделическую картину: тапочки Курго плавали над безумным стеклом воды — квадраты плитки маячили желтым и коричневым, мне хотелось принять горизонтальное положение, вырубиться, лечь и не подавать сигнала. Склеить слои. Еще я желал того же самого. Горячая вода расслабляла. Что это такое — то же самое? Послезавтра мне предстоит, пройдя через ряд красивых американских грузовиков, опять вытерпеть натиск одной недотраханной дуры. Ее нежность, так называемая нежность, обламывет так, что хоть кричи. Нет, лучше я останусь с Курго. По крайней мере, на то время, на которое она останется со мной. Да. Красиво.
Надо выходить. Надо. Мы пришли к матери-воде, но пора возвращаться на грешную землю. Вынуть бы нежно Кургошу из ванны, отнести на руках в спальню и целовать, целовать, целовать. Лажа, какая гадость. Курго не надо целовать, ей надо воткнуть, ввинтить, вставить. Тонкостей она, как и любая среднестатистическая женщина, не понимает. Прелюдия вовсе не нужна женщинам, она нужна мужикам. У меня подозрение, что все сексологи, пишущие умные книги, на самом деле чистые теоретики, то есть девственники. Моя практика говорит о другом. Любая прелюдия, короткая или длинная, раздражает баб. Если женщина настроилась на секс с тобой, то это означает только то, что она
