Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Какая роскошная женщина! — восхитилась Вика. — Не хотите, так сказать, воочию?..
Она засмеялась.
— Ага, — подделываясь под ее тон, ответил Вадим Николаевич. — А главное, хочу, чтобы нас, безденежных, потом пинками выставили из зала…
— Господи! — загорелась вдруг Вика. — Да мы оставим в случае чего залог. — Она потыкала пальцем в свои наручные электронные часы. — Они тут ценятся… Зайдем, а?.. А то как-то уж очень все пресно…
— Нет! — оборвал он ее.
Вика взглянула на него, сжала губы и, ничего не ответив, быстро, сталкиваясь со встречными, пошла назад по Кинг Хусейн-стрит, к гостинице.
Вадим Николаевич едва успевал за ней — не приближался очень, но и старался не терять из виду.
В холле гостиницы он все же высказал ей:
— Не забывайтесь, вы за границей!
— Это вы не забывайтесь! — огрызнулась Вика. — Люди — везде люди.
Придя в номер, Вадим Николаевич, наверное с полчаса, отстоял под душем, потом лег, но успокоиться никак не мог. Он перебирал в памяти их ночной маршрут: то как вопреки своим желаниям перся за Викой чуть ли не через весь город, из конца в конец, то как испуганно оборачивались на них те женщины в паранджах, как одураченно готовил для них сок хозяин лавки, — вплоть до того, как пялились на афишу с танцовщицей, — и чувствовал, что в любой момент мог бы вляпаться с Викой в какую-нибудь гадкую историю.
«На черта она мне нужна! — ругался он. — Не хватало еще и тут мотать нервы!.. Привязалась!..»
Когда он вроде бы начал засыпать, над городом протяжно, то возвышая голос, то понижая, запел мулла. Вероятно, на местных это пение действовало успокаивающе: спите, мол, мирно, правоверные, все хорошо, тихо — но для Вадима Николаевича оно прозвучало как музыка утренней зарядки, тем более что дома уже поднимались — и он после этого так и пролежал до рассвета с раскрытыми глазами и встал с больной головой.
«Сунется сегодня — пошлю ее подальше», — костерил он Вику…
Но Вика не сунулась. Она сделала вид, будто не знает его, — лишь сухо поздоровалась утром — и вообще весь день вела себя вызывающе: кокетничала с местным русскоговорящим гидом, рекламно прилизанным, угодливо улыбающимся, вертлявым, — и тот даже посадил ее рядом с собой, на переднем сиденье, подавал ей руку, когда она выходила из автобуса, рассыпался в любезностях.
Из-за нее гид скомкал интересный рассказ о глинобитных саркофагах на месте древних поселений и потащил всех по склону горы к иерихонскому семейному захоронению, в доподлинном виде будто бы перенесенному сюда: была, оказывается, какая-то взволновавшая Вику легенда, связанная с этим захоронением. Вадим Николаевич принципиально не пошел за всеми — лазил по саркофагам в одиночку, заглядывал в круглые отверстия надгробных крышек…
А у старого римского театра, обнаруженного совсем недавно под осыпями камней, Вика, пока гид в полуобрушенных лабиринтах объяснял значение подсобных помещений, забралась на самый верхний ряд и крикнула оттуда:
— Ахмед, скажите что-нибудь на арене…
Гид, тут же забыв обо всех, выбежал на середину площадки и дрогнувшим голосом произнес:
— Любовь моя!..
Кажется, все обратили внимание на его дрогнувший голос — запереглядывались, зашептались.
— Ошеломляюще! — прыгала, хлопала в ладоши Вика. — Меня даже мороз продрал…
Вадиму Николаевичу не раз уже хотелось одернуть Вику — но он сдерживал себя:
«Должна же она, в конце концов, сама понять, что некрасиво, нельзя так…»
Там же, на территории театра, был национальный музей, похожей, в общем-то, на все национальные музеи мира: утварь из раскопок, одежда, ковры, оружие — но все слушали гида, ходили за ним от экспоната к экспонату — кроме Вики. Она же, узнав, что в этих залах готовились к бою гладиаторы — одевались, натирали маслами тело, — забилась за старинные деревянные повозки, в угол, где древние стены ничем не были завешаны, прижалась к ним спиной — и ее пришлось даже ждать на улице, чего гид не позволял никому.
— Пошли, пошли, пошли, — хоть и всегда с улыбкой, но непреклонно подгонял он.
Когда гид, как бы подталкивая, тронул раз Вадима Николаевича — Вадим Николаевич чуть было не ударил того по руке.
«А может, это ревность?» — поддевал он себя.
В одной торговой лавке Вика купила золотой кулон, на котором что-то по-арабски было написано. Она попросила гида прочесть.
— Ал-ля-ля, ал-ля-ля… — как уловил Вадим Николаевич, торжественно отчеканил тот и пояснил: — Нет бога, кроме аллаха…
Вика бережно сжала кулон в руке:
— Как я в самую точку попала…
Вадим Николаевич буквально сверлил ее взглядом, но она словно не замечала его…
Вечером, по возвращении в гостиницу, он до неприличия долго топтался в холле, пока не убедился, что гид уехал, — и лег потом спать странно успокоенный, как если бы ложился дома, проверив на ночь, заперта ли дверь, отключены ли электроприборы…
На другой день, дорогой к Мертвому морю, их завозили к бедуинам. В голой, с коричневым налетом, бесконечной, страшной своим однообразием, степи стояла одиночная палатка, выцветшая, темная, с откинутыми для проветривания пологами. Палатка была разделена жердями на три части. В среднем отделении, в земляном круге, над подернутым пеплом костром, высился на треноге помятый и закоптившийся дюралюминиевый чайник — и это было вроде бы местом сбора семьи. В палатке сквозило, пахло как на только что потушенном пожарище — и группа поспешила наружу. Лишь Вика, привычно для всех, задержалась там: села у костра, на засаленную кошму, сложила ноги калачиком — и так просиела минут десять.
Гид сказал, когда она вышла:
У хозяинаi этой палатки пока три жены…
А по закону разрешалось иметь четыре.
— Так что… — загадочно улыбнулся он Вике.
Вика вдруг, сжав губы, так взглянула на гида, что тот смешался и забормотал что-то про богатства бедуинов: отары овец, стада верблюдов, автомашины.
«Вот так-то!..» — непонятно чему обрадовался Вадим Николаевич…
В автобусе Вика ушла с переднего сиденья и устроилась одна, в самом конце, — и гид не решился позвать ее к себе…
К морю Вадим Николаевич оказался неподготовленным — не взял с собой плавок — и потому купался в стороне ото всех: нырял, с удовольствием отфыркивая горько-соленую воду, покоился на спине, блаженно щурясь от солнечных бликов. Выбравшись на берег, он удобно, как в шезлонге, устроился на серо-зеленых плавниках, глядя на светлые, в сиреневой дымке уходящие вдаль, горы, — и не услышал, как к нему приблизилась Вика.
— Посмотрите, что я отыскала в прибое, — негромко, но напугав его, сказала она.
Она была в купальнике, вся в золотистом сиянии; разрумянившаяся — юг ей действительно шел
