Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

Я не брыкался, когда получал от нее «Куликово поле», «Про одну старуху», «Трапезондский коньяк»402 (эх, прочел бы тебе эту — удавшуюся — песенку! — а ты бы меня _н_а_г_р_а_д_и_л_а). И вот эти задания _у_д_а_в_а_л_и_с_ь, и моя творческая свобода не ущербилась. Тебе была предложена тема — очень трудная! — а ты проявила ненужное, неуместное _с_а_м_о_л_ю_б_и_е. Берегись: это страшная помеха! — в творчестве. Знай, что на творческую твою свободу и мысли не было давить. Или ты так меня еще мало знаешь? Я с тобой вровень хочу, а ты… что же? Знай: ни сверху вниз, ни снизу вверх у меня с тобой. Пусть и ты такая же будешь! Если не хочешь дать _ц_е_л_о_г_о, не пиши ничего: читать не стану. Я _в_с_е_ понял, почему не будешь. А, разница идеологий? Болеешь этой рабской «ветряной оспой русской идиотской интеллигентщины»? Табу для тебя «вопросики» иные. В искусстве не может быть «вопросов». Оно — дает бесстрастно. И. А. «запретил»? Эх, поговорил бы я с тобой. Я бы тебе еврейский вопрос изобразил целой религиозно-философской системой. Не пиши. Этот страшный _л_а_к_о_м_ы_й_ (пусть — боль!) кус я для себя оставлю. Я от великой любви предложил его тебе — ты отшвырнула. Я хотел вернуть тебе покой, за-влечь, у-влечь тебя… в работу… — предложил… — а ты…?! Хорошо! Вот ты какая! Да, вумная головушка, если бы даже _у_р_о_к….. (тут этого не было) чем же тут стыдиться, заноситься?! Флобер 10 лет _г_о_н_я_л_ Мопассана. И когда тот принес «Пышку», — сказал: «Теперь, мальчик, можешь». Мне стало больно. Проявляй _с_е_б_я_ и _с_в_о_е_ — где надо, а не со мной. Не сохраняй писем, вроде — «с полносочной гроздью», подлого письма доктора № 2. Эх, что я тебе вчера писал! Так пронзил тебя — все о том же — что… пожалел и — порвал. Ну, довольно. «Девушка с цветами» тебе ничего не сказала. Значит — не сумел. Дальше — не повторю.

Дай мне адрес (имя-отчество) «чудесной» — одной из Розановых. Я кое-что о ней слыхал, в связи с г. П[устошкиным]403. Та? Она должна знать адрес Clemance Bauer. Я напишу ей. Что ты выдумываешь — какой-то я «мужской»! Я — я, — такого скромника еще не встречала: мне все «мужское» в твоем смысле — претит! Я — весь «женский», и потому так высоко ставлю Женщину. Я бы не мог тебя ценить, если бы ты была «женой при муже». Мало же ты меня знаешь! Моя Оля — была всегда _с_а_м_а.

Ответь, как ты сумела совмещать «ведение будущего супруга» с «поездками», и его «целование своей мадонны» с… шампанским, (с поцелуями, конечно и еще с кой-чем (заполночь шампанское!)), с «Du»… с его тебе «наказами», с «sollst» и прочим, до — «грозди»! до восхищения, что тебя расценивают, как «petite-chose»[161], — да, да! Это дурацкое «величие»! Все мне непонятно в этих «изломах». «Жена при муже»! А теперь… в Шалквейкской щели — ты кто? Удобство! Где твое — «сама»? Где проявление _с_е_б_я? Не в кричаньи же на рабочих? не в устройстве же гнезда?. Ты — так, всего страшишься, где ты — _с_а_м_а. Ты же на веревочке! Ты так себя сама поставила. А «Шпекиных»404, (почтарей) не смущайся. Как ты довольна, что _т_е_б_я_ предупредил Шалквейкский Шпекин! Ну, и нечего со мной-то считаться. Я на твою свободу не покушался. Напиши-ка лучше, что было 9. VI. 36 г. — _в_с_е.

Твоя открытка от 6-го XI — сегодня!! и одновременно, от 26.XI, — крупными буквами. Я не писал из-за глаза. А, озлившись на твое восхищение от письма доктора № 2 — убрал все твои портреты на 3 дня. _У_х_о_д_и_л_ («серчала баба на торг, а торг про то и не ведал!»). Да неужто ты… чем больше к тебе нежности, покорности… — тем больше ты закидываешься? и — обратно. Не прав ли мой Женька: «Когда идешь к женщине, бери хлыст и розу»405? Ты «докторам» _в_с_е_ прощаешь, до «гитары» — Ну, буду злой. Вчера у меня + 7° Ц. Плюнул — и окатился в ванной (3 таза) — водой в 4° Ц. Стало жарко, а к вечеру — бац! — + 38, 8! Плюнул — и выпил грогу. Сейчас — 36,7. И — тепло. Сейчас мой завтрак: бифштекс с печеным картофелем, шоколадный крем, 1/2 стакана Сен-Эмильтон, лепешка с черничным вареньем. — Ты писала, что моя открытка от 10-го «нечто вот такое, что мелькнуло сходством в письме — это было пределом муки». Объясни же! И об инженерше (о жизни и смерти) «это я испила тогда, только было наоборот». Что это, объясни. И еще: что было «ужасного», когда тебе было 19–22 г. (в 23-м?) Объясни. И — что это за «тайна» Георгия406, он почему-то должен был отказаться от тебя. «Мама знала». Ничего не понимаю. Если ты что-то приоткрываешь — ты должна сказать ясно. — Sedormide попробуй 1/2 таблетки за 1/2 часа до сна. Цветочек ты вынудила заболеть: надо было давно (в начале октября) — бросить поливку, он должен был _с_п_а_т_ь. Это — луковка, он не должен погибнуть. Ах ты, Оля — Оля: «твой ноябрь _н_и_ч_т_о… в сравнении с моим!» Утраты, одиночество, тревоги — боль за литературное наследие — кто озаботится? — неоконченные труды, утрата себя — головокружения до невозможности ступить шагу, рана в сердце, тоска. Не состязаюсь с тобой. Но вот что: все это, мое — моей волей не могло быть излечено. Все твое — могло быть избегнуто _т_в_о_е_й_ волей. Ты сама шла на это, после 2-х отказов! Разве ты не могла обойтись без Голландии? Или у г. Б[редиуса] не хватало духа обойтись без отцовской помощи? Помню мы с Олей решили — не согласится мать — без нее обойтись. «Гроши» роли не играли, ни «булава». Любовь все освящала, преодолевала. Я, помню — были месяцы! — из богатейшей семьи, (у матери 8 домов было в Москве) — бегал через всю Москву на уроки — давал за 20 руб. в месяц, каждый день! Студентом был. А когда Оля нашла раз три рубля на улице, — она сияла: купила мне… бутылку «хинной» — и одеколон! Мы смеялись, когда раз всю неделю ели печеную картошку. Я ей очищал, она — мне. И наш мальчик в ладошки