Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

я чувствую себя в этом смысле очень _о_г_о_л_о_д_а_в_ш_и_м. Меня начинают посещать, «сновидения». Я мучаюсь. Долго ли будут помогать мои обливания ледяной водой! Нет, я, конечно, совладаю с собой..? Кстати: на днях я разговорился с одним приятелем, очень милым и любящим меня, преданным. До 3-х ч. ночи проговорили, — он заночевал даже. Я разболтался (под влиянием дум о тебе) о прошлом, об «искушениях». И _п_о_д_н_я_л_ в себе такое воспоминание, что собеседник вскрикнул: «И Вы не дали об этом! Это был бы Ваш шедевр[167]!» Да, пожалуй, — за-был? Это была бы история редкостной девичьи-женской души, неописуемого горя-любви, преданности-жертвенности, _о_б_о_ж_а_н_и_я_ до… беспредельности! И — моей выдержки? Знаешь, — «искушения св. Антония»412 (у Флобера, хотя — это бледное искушение). М_о_е, — было — необычайное. Но об этом писать в письме… — надо десяток писем, или большой роман! Это история Даши413, у нас жившей (10–12 л.) со дня, когда Сережечке было 2–3 года. Ее отражение отчасти в… Паше («История любовная»), частью — в рассказе «В усадьбе»414, т. VI «Карусель», дореволюционное издание415, ты не знаешь, — в Гла-ше… — слышишь «созвучие имен»? Стало быть осталось от _э_т_о_г_о_ во мне! Она и сейчас, должно быть жива, в Москве, ей, пожалуй, лет 50. Было 4 детей, муж умер в 14 году, от саркомы. Она была очень мила, блондинка, светло-голубые глаза, тоненькая — и нервная! Из деревни прямо, (Московская губ., ст. Лопасня Курской дороги) сирота. Мы ее воспитали и выдали замуж. Она ходила за Сережечкой. Если бы тебе _в_с_е_ рассказать (ее чувство длилось и в замужестве — _в_е_ч_н_о_е!) — не поверила бы. Она, между прочим, _о_-_ч_е_н_ ь_ любила Олю, _ч_т_и_л_а! — молилась на нее! — и — на меня!! — и — на Сережечку! Были такие положения, (о, ка-кие!) что «О. Сергий» — бледен в сравнении. Там — ни-чего, а тут — что ни день — _н_о_в_о_е_ (одну главу я назвал бы: «Малиновое варенье»). Но главное — во Владимире на Клязьме, в 904–905 гг. (и мой «визит» — в июле!) — и — ее свадьба. До трагедии! До — потрясающе-трогательной пре-лести! Ну, как-нибудь поведаю. Целую, обнимаю, до — _н_е_д_р!!!, — дай же губки, Олёк! — страдаю. Доколе, Господи?! К тебе поездка — не решиться, _т_о_л_ь_к_о_ в Берлине. Алеша сегодня уехал. Повез тебе меня.

Я пока здоров. Твой — пока — Ив. Шмелев.

Решится ли вопрос о моей поездке в лагеря?!

88

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

3. XII.41

(Второе)

5 ч. дня

Знаешь, что я хочу послать тебе, Олёк? Что ты очень любишь — так мне думается, — и я тоже, — кувшинного изюма, не синего — увы! — и не на ветке. — а «malaga», — очень-очень сахарного, крупного, золотистого, душистого! Будешь читать, поджав под себя лапки, как киска, (ах, как ты чудесно — «ласкаюсь киской!») и жустрить. Розами пахнет. Теперь его во всем Париже не найти, а я для тебя _с_б_е_р_е_г. Теперь он очень засахарился, — пишу тебе вот — и грызу, — и весь с тобой, и — в _т_е_б_е! Сейчас я весь в каком-то «р_а_с_п_а_д_е», в неге, истоме… при 9° в комнате. Но радиатор горит, грозя законом. Черт с ним, с… радиатором, конечно. По случаю «теплого» дня — пил коньяк. Не действует: голова светла, думы о тебе — горят, и… все горит. Этого я, наконец, не выдержу. Или — сгорю, или — _у_-_г_о_р_ю. Первое лучше, да? Знаешь, Оля, ведь я любил с детства — (ну, с 15 л. и до — конца) очень _ю_н_о_й_ любовью. А теперь, если бы мы встретились, было бы _в_с_е_ так «глубоко-сознательно», — конечно, в самом _н_е_ умственном смысле, а в самом _ж_и_в_о_м_ _с_о_д_е_р_ж_а_н_и_и! Ты поняла? То пьют вино, очень тонкое, неумелки, — а то — _п_ь_ю_т_ его знатоки-ценители. «Две маленькие разницы», — как говорят в Одессе. Почему же я _с_т_а_л_ «знатоком»? Научился, что ли, у кого? — как юный Дафнис416 у «опыта»? Нет. Собственным чувством постиг _в_с_е. Одно дело смотреть на вино, другое — _п_и_т_ь, не забывая, что это — вино. А я, обычно, забывал, по оставшейся во мне «юной порывистости» — в миг сгореть! О, теперь была бы вся полнота, цвет и вся душистая влага любви! И — будто и поздно. Но… странная природа: одному плоду определила созреть в несколько дней — из зеленой ягоды — малина! — а другому — месяца полтора, — вишня! Ах, красивое слово, со-ч-ное! Я — за позднее созревание. А ты? Я — пе-рсики люблю, — тоже позднуши. И — гранаты. А — апельсин, если улежится и накопит «апельсинной» бордовой сладости! Слыхала, вдруг в театре апельсином… из ложи рядом? — _т_е_п_л_ы_м! _с_л_а_-_д_к_и_м! Ты вот — такая апельсина, — теплая, пряная, — я _з_н_а_ю. Оль, ми-лка… ну, что же это… ну, ка-ак же это…?! Оль… ну, поласкайся киской… хоть чуть… Ольга!

Через дней 8–10, — узнав, что «Apres l'ondee» получен, я вышлю — «L'heure bleue». A — «Jasmin»? Ну, скажи. И — что еще? Пока есть. А то может кончиться. А какую пудру любишь? На меня очень действует, _к_р_у_ж_и_т_ сладко — «Эмерид». Коти. Но он и дурманит. Он действует, странно, как… это «подтягивание чулочка»! Искрой. И почему во мне — при всем таком — неизмеримо больше _в_о_л_и, чем у о. Сергия? Очевидно, Толстой был весь в _м_я_с_е, сам. Из себя и писал. А его «наставления» — головные и… безвкусные, как жеваная бумага. Его «Дьявол»417 — жарок. Это его — _и_з_м_е_н_а_ Софье Андреевне418. Да. И она (С[офья] А[ндреевна]) не позволяла печатать при жизни. А я — хоть и 10 «дьяволов» мог бы изобразить, но отплевался от них. Толстой «Дашу» взял бы сразу, а я… Но это моя тайна. Ты ее или не узнаешь, или узнаешь лишь тогда только, когда… — не скажу — когда. Сама догадайся. Я крестил у ней девочку — Олю. В честь «барыни», должно быть. И первый сынишка у ней был Ваня, второй — Сережа. Не забуду, как на свадебном балу она сама подошла ко мне, и _к_а_к — в первый раз! — взглянула! И шепотом — глухим, задохнувшись: «ну, в первый и в последний… протанцуй… (!!!) со мной… сам _х_о_т_е_л ведь… чтобы научилась…»

И я танцевал с ней. И она… — не скажу. А после, улучив миг, поймала меня в коридоре… и — обняла! Как — вот-вот уже женщина. Я был потрясен. И… месяцы… да, да… не была _н_и_ч_ь_е_й. Что творилось у них!.. Чего она ждала? Требования развода? Не знаю.