Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич
Брату Анатолию бог дал дочку.
Будьте здоровы, покойны и счастливы, дорогой друг! Дай бог Вам всего лучшего.
Ваш до гроба
П. Чайковский.
110. Чайковский - Мекк
Париж,
21 февраля.
1883 г. февраля 21 - 24. Париж.
Милый, дорогой, бесценный друг!
Из письма Влад[ислава] Альберт[овича] вижу, что в настоящее время здоровье Ваше нехорошо. Вы не поверите, как это меня беспокоит и огорчает! Дай бог, чтобы Ницца и тамошнее солнце и море благодетельно на Вас подействовали. Дай бог, чтобы хоть несколько времени никакие тревоги и заботы не нарушали Вашего покоя!
У нас здесь всё довольно благополучно. Нельзя сказать, чтобы племянница совсем хорошо себя чувствовала, но мы ожидали гораздо худшего. Что в особенности приятно, это то, что нам посчастливилось в выборе доктора для специального ухода за Таней. Доктор этот необыкновенно заботлив, до того, что иногда по четыре раза в день навещает ее, а третьего дня он оказал ей такую услугу, которой и за большие деньги нельзя добиться, а именно, привез к ней вечером своего учителя, знаменитого Шарко, который довольно долго просидел и обстоятельно осмотрел больную. Еще хорошо то, что компаньонка, которую мы выписали для Тани, чрезвычайно ей понравилась. Мы очень боялись, что [бы] известие о выписке этой почтенной особы не было принято в Каменке как признак ухудшения в здоровье Тани, и потому пришлось прибегнуть к лжи и написать туда, что компаньонка эта совершенно случайно очутилась в Париже и что мы оставили ее при больной, ввиду того, что она совершенно свободна. По письмам из Каменки видно, что нужно с крайней осторожностью извещать их о Тане. При малейше беспокоящем известии сестра моя делается больна, а болезнь ее такого рода, что нужно всячески щадить ее материнскую чувствительность.
Недавно получил я очень подробное и интересное письмо от племянницы Анны. Она говорит, между прочим, о пребывании там Коли и о том, что чем более узнает его, тем более любит. Да, нельзя не любить этого человека всем сердцем! На днях по поводу беспокойств, о которых брат Модест писал ему по поводу щемящего чувства тоски, испытываемой им, когда он думает о своем воспитаннике, оставленном на попечении чужих людей, сын Ваш Коля пишет ему, что беспокоиться нельзя, ибо он близко. Мы оба до слез были тронуты этим письмом. Без громких слов, без фраз, совершенно просто, как будто иначе и быть те может, Коля дает понять, что зорко следит за всем, что делается у Модеста, и что он заменит для его воспитанника брата моего, если нужда того потребует. Вы себе представить не можете, до чего эти несколько слов Коли благодетельно подействовали на Модеста. Чувствуется, что Коля, и один только Коля, своею готовностью хотя бы издали следить за его мальчиком, мог внушить ему уверенность, что отсутствие его не будет чувствительно. Экое золотое сердце у него.
Мне очень понравилась характеристика Коли, которую делает в письме ко мне мой старый приятель Кондратьев. Я ее выписываю: “Кстати о Николае Мекк. Какой он практичный и как он все умеет, и как он сознает свою силу, - так и хочется сказать: возьми ты меня, голубчик, в полное свое распоряжение, делай что хочешь и с моим имением и с временем, и пусть всё будет по-твоему”.
Я думаю, что никогда еще восемнадцатилетний юноша не внушал зрелому человеку такого впечатления, какое способен, как видно из предыдущих строк, производить Коля.
24 февраля.
Какой милый Владислав Альбертович! На мою просьбу написать мне подробнее о состоянии Вашего здоровья он прислал мне обширное письмо с обстоятельным описанием всего, что в настоящую минуту Вы испытываете. Письмо это значительно успокоило меня, ибо, с свойственной мне способностью всякие невзгоды видеть преувеличенно, я вообразил гораздо худшее. Теперь я вполне уверен, бесценный, горячо любимый друг мой, что при благоприятных обстоятельствах Вы можете очень скоро совершенно оправиться. Молю бога, чтобы ничто не нарушало Вашего душевного мира, а ведь здоровье Ваше в полной зависимости от состояния души Вашей.
Читаю в газетах, что даже в Ницце был снег; вот это уж некстати для Вас, не затем Вы приехали в Ниццу. Что касается Парижа, то здесь самая несносная погода, с бешеными порывами северного ветра, нагоняющего снег, град и проникающего даже в комнаты. Приходится сидеть весь день у камина, спасаясь от ужасного холода.
Я еще не слышал новой оперы St-Saens'a, которую на днях дали в Grand Opera. Судя по газетам, видно, что опера имела настоящий успех. Я не ожидал этого, ибо хорошо знаком с другими операми его: “Samson et D a lila”, “E tienne Marcel” и “Princesse jaune”, - и все эти три оперы внушили мне убеждение, что St-Saens вряд ли может создать что-нибудь замечательное в сфере драматической музыки. На будущей неделе пойду послушать его оперу и сообщу Вам о своих впечатлениях.
По случаю смерти Вагнера, он внезапно сделался кумиром парижской публики. Все три воскресные концерта (Pasdeloup, Colonne и Lamoureux) посвящают всю свою программу Вагнеру, и успех громадный. Курьезные люди! Непременно нужно умереть, чтобы заслужить их внимание! В здешней Academie des Beaux Arts по случаю смерти другого композитора, Флотова, открылась вакансия иностранного корреспондента, и Gоunоd в числе пяти кандидатов представил и меня, но я чести этой не удостоился. Большинством голосов выбрали Лимнандера, бельгийского композитора.
Дай Вам бог здоровья, здоровья и здоровья, драгоценный друг!
Ваш П. Чайковский.
111. Чайковский - Мекк
Париж,
1883 г. марта 3 - 4. Париж.
3/15 марта 1883 г.
Дорогой, милый друг! Не может быть погоды ужаснее той, которая держится в Париже уже, по крайней мере, две недели и, по-видимому, еще долго будет продолжаться. Неужели и у Вас в Ницце так же дурно? Перечитываю свой прошлогодний дневник и вижу, что в Неаполе в это время, год тому назад, была уже совсем летняя погода. Что за чудные прогулки мы делали, что за красота была! А здесь бесконечный дождь, холод, по временам снег, ветер, и, разумеется, всё это отражается на душевном настроении.
Здоровье Тани не ухудшается, но и не улучшается. Уменьшение морфинных доз на время прекратилось, так как она потеряла опять сон, по ночам бредит, страдает постоянной тошнотой, и доктор нашел невозможным без вреда для нее продолжать уменьшение приемов морфина. Видно по всему, что еще долго продлится это лечение, и конца ему не предвидится.
О близких своих из России имею хорошие известия. В Каменке всё благополучно, и Лев Васильевич пишет, что, приехавши домой после почти двухмесячного отсутствия, он нашел сестру мою очень поправившейся. У брата Анатолия жена после родов поправилась, и ребенок совсем здоров. Алеша мой тоже, слава богу, выздоровел, и я просил Анатолия похлопотать, чтобы ему дали годовой отпуск для поправки.
Начинаю помышлять о возвращении в Россию. Как только начинается весна, меня всегда влечет домой, в нашу бедную, но всё-таки бесконечно милую родину. Только, увы, едва ли в скором времени можно будет уехать из Парижа.
4/16 марта.
Сейчас Модест получил письмо от Коли (Вашего сына), в коем он пишет, что беспокоится о Вашем здоровье и огорчается, что не принимается достаточно мер к поправлению его. Как больно читать это! Как сжимается мое сердце при мысли, что Вы страдаете, и, как нарочно, даже солнце недостаточно греет Вас, ибо, судя по газетам, и в Ницце холодно. Здесь опять ночью был мороз, а вчера вечером снег шел.
В воскресенье ожидаются большие беспорядки и демонстрации . Быть может, и на этот раз всё ограничится безоружными скопищами и платоническими манифестациями, но в воздухе парижском чувствуется веяние революции, и если не сейчас, то все-таки в близком будущем предстоят волнения серьезные. Общее недовольство существующим порядком вещей сказывается во всем. Консервативные и радикальные газеты одинаково ненавидят теперешнее правительство, и что оно не удержится - это верно, но и заменить его некем. Франция точно так же, как и Россия, нуждается в сильной, выходящей из ряда политической личности. Пока был Гамбетта, олицетворявший в себе современную Францию со всеми ее недостатками и достоинствами, всё было покойно. Одни с любовью, другие с завистью и недоброжелательством, но все чувствовали, что в конце концов власть перейдет к нему. Теперь во главе правительства - целый ряд людей, равно ничтожных и пошлых.
