Иосиф Кунин - Петр Ильич Чайковский

Кунин Иосиф Филиппович

ПЕТР ИЛЬИЧ ЧАЙКОВСКИЙ

Светлой памяти ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА ЯКОВЛЕВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга И. Ф. Кунина «Петр Ильич Чайковский» отвечает давно назревшей потребности читателя в биографии великого русского композитора.

Автор исследовал и использовал новые историко-биографические материалы, прямо или косвенно бросающие свет на сложный жизненный путь Чайковского. Особенно важное значение получает по-новому освещенный период юности композитора, формировавшейся под знаком созидательного пафоса 60-х годов. Прослежено много интересных связей музыки Чайковского с народно-песенными источниками. В изложении автора глубоким социальным содержанием наполняется тема «судьбы», проходящая через творчество композитора.

Обширный фактический материал оживлен в книге лирическими нотами, коренящимися в чувстве любви и уважения к личности Чайковского, обрисованной живо и ярко. Художественная образность книги делает зримыми, реально-ощутимыми обстановку и людей, окружавших его.

В то же время в этой книге нет обстоятельного описания всех сторон и всех подробностей жизни Чайковского. Нет здесь и разбора музыкальных произведений. Чтобы узнать, каковы отличительные черты мелодий Чайковского, как построены его оперы и симфонии, что характеризует его оркестр, его фортепьянный и романсовый стили, читателю надо ознакомиться с другими книгами. Перед автором стояла иная задача — воссоздать идейный и душевный мир Чайковского в его постепенном формировании, противоречиях и неувядаемой красоте.

Широкая картина многосторонних связей композитора и его творчества с эпохой помогает уяснить единство устремлений Чайковского-музыканта и Чайковского — передового деятеля, последовательно боровшегося за гуманистические идеалы в искусстве. Эта борьба служит сюжетным стержнем всей книги, путеводной нитью при изложении творческой эволюции Чайковского, существа его взаимоотношений с современниками, а также и с нами, его потомками.

А. Альшванг

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I. «АЗ ЕСЬМ ПОРОЖДЕНИЕ ГЛИНКИ»

22 августа 1850 года на сцене Александринского театра в Петербурге давали оперу Глинки «Жизнь за царя». Это был самый обыкновенный спектакль, шедший в мертвый сезон, когда светская публика еще не вернулась в столицу из поместий и с пригородных дач. И в то же время это был спектакль, единственный в своем роде. Гениальную оперу Глинки первый раз в жизни слушал в этот день десятилетний Петя Чайковский.

К театру подъехали незадолго до начала. За порогом великолепного здания сразу открывалось небывалое чудесное царство. Запахи духов, пыли, краски и гарного масла сливались в какой-то особенный театральный аромат. Сквозь разноголосый гул толпы проступали звуки настраиваемых инструментов оркестра. Вот флейта тоненько вывела крохотную певучую фразу. Вот осанисто прогудел бархатистым шмелиным гудением контрабас. И сейчас же послышалась скрипка, точно запела вполголоса грустную песню и стихла на полуслове, не договорив.

Александра Андреевна Чайковская, окликнув своих замешкавшихся в коридоре сыновей, вошла в узкую пустую ложу. Старший стал прилежно разглядывать великолепно украшенную красно-золотую, залу театра и фигуры греческих божеств на потолке. Младший поместился около матери. Здесь, в ложе, ему еще слышнее стали звуки настраиваемых инструментов. Казалось, что они, как игрушки в старой сказке, улучив момент, принялись сами играть в музыку. Каждый старался за себя, не думая о других. Один забирался по лестнице звуков вверх и оттуда, словно расшалившийся сорванец, стремительно скатывался обратно. Другой, как прилежный школьник, твердил не дававшуюся ему фразу. Одобрительно, но не громко стукнул барабан — так! Вот так! Мальчик положил руки на бархатный барьер и наклонился над сияющей огоньками и золотом украшений бездной. Взгляд его побежал по рядам к сцене. И сразу зазвенел третий звонок.

Огромная люстра, свисавшая с потолка, качнулась, потом с неожиданной легкостью стала подниматься и скрылась в люке. Зал померк. Зато загорелись огоньки в оркестре. Среди музыкантов скользнула темная фигура, показалась в середине, против сцены; тихо стукнула палочка. Без сомнения, это был капельмейстер. Мгновенье, короткое властное движение, и — о, чудо! — звонкий» слепящий гром ударил в оркестре. Ему дружно ответили смычки, засновав по струнам. Еще удар — выше, светлее, с отголосками, и ту самую в сердце проникающую мелодию, какую давеча недосказала скрипка, вдруг негромким голосом запела деревянная дудочка. Как волны, шли теперь друг другу на смену тихие дуновения и властные взрывы звучаний, то успокаивая, то угрожая и тревожа, то разливаясь широким раздольным напевом.

Занавес поднялся среди шумного ликования оркестра. На открывшейся сцене сурово и торжественно пела толпа крестьян в лаптях и высоких войлочных шапках перед бревенчатыми избами с резными крылечками. Слова были слышны плохо, только врезывалось в память уверенное, тяжкое «Страха не страшусь! Смерти не боюсь!» и дорогое, гордое слово «Русь». С веселой плясовой вышли нарядные, в цветных сарафанах и паневах крестьянки, потом опустела просторная сцена и спела свою песню, глядя в чистое поле, девушка с пышными кисейными рукавами повыше локтя, с длинной русой косой в алых лентах.

Вдруг девушка проворно обернулась: на сцену взошел плотный, осанистый мужик. «Это Сусанин, Петров, — сказал мамин голос шепотом. — Глядите, вот он подошел к Антониде…» Мальчик знал до этого, что Петров — фамилия знаменитого артиста, но, глядя на пожилого мужика, тряхнувшего головой и раздумчиво выговорившего: «Что гадать о свадьбе! Свадьбе не бывать!» — он тотчас же забыл об этом. На сцене в этот миг вовсе не было артиста. Около Антониды, девушки с кисейными рукавами, стоял сам Сусанин. Он был невесел, озабочен, ждал напастей, и у мальчика до боли сжалось сердце, когда он вспомнил, что враги убьют Сусанина. Было почти невозможно смотреть на могучего, коренастого человека в темном дорожном кафтане, слушать его неторопливую певучую речь и знать о нем то, чего он сам еще не знает.

Властные сигналы труб и беззаботно шаловливая мелодия скрипок открыли второе действие. Пышноусые паны и беленькие танцорки плавно двигались по сцене под звуки польского; пронесся, как вихрь, огненный краковяк; началась мазурка. Пели мало, и слова почти не долетали до ложи, но все было понятно: там, на Руси, готовились к трудному отпору врагам, здесь беспечно веселились и чванились враги.