Ты для меня?
Прошлое...
Глубокая ночь и тишина. Гробовая. Выматывающая.
Кажется, слез не осталось. Она выплакала все.
Веки нещадно жгло, глаза резало, точно ведро песка в них насыпали, но лицо оставалось сухим. Наверное, это и называется шоком. Хотя все гораздо проще. Так человек сходит с ума.
Ее агония не прекращалась с момента трагедии и до самых похорон.
Она не ела. Не спала. Только рыдала. Горько и безутешно.
Когда прибыли Давыдовы (прилетели ближайшим рейсом спустя три часа после происшествия), дядя Стас спешно вызвал скорую помощь – тетя Рита падала в обмороки, не в силах поверить в реальность случившегося. Ее напичкали различными успокоительными препаратами, разрешенными во время беременности. Лере тоже сделали укол, дабы окончательно не обезумела. Сказали: такая доза и лошадь с ног свалит – проспишь не менее суток. Бред! Всего-то пару часов подремала. А теперь, уткнувшись безжизненным взглядом в потолок, отсчитывала удары собственного сердца под монотонный звук секундной стрелки будильника.
«Мама! Мамочка… услышь! Вернись, молю тебя! Мне ничего не нужно. Только вернись!»
Не вернется. Отныне у нее новый дом. На небесах.
Теперь Лера знала, как выглядит ад.
Он там, где больше нет ее – самого близкого человека на всем белом свете.
В ту страшную минуту они с матерью разговаривали по телефону.
Девушка слышала ее крик. Пронзительный визг тормозов. И стон. Последний… предсмертный. А потом уже выла в голос, не помня себя от горя. Рыдала без остановки, пребывая во власти истерики.
Запутавшаяся во времени. Потерявшаяся в пространстве.
Кто-то дорогой сердцу постоянно находился рядом. Поддерживал.
Никого к ней не подпускал. Насильно пичкал едой и заставлял пить больше жидкости. Герман. Ее тайная безумная любовь. Любовь, о которой не догадывался никто. Даже он сам. И слава богу! Иначе Лера умерла бы от стыда и унижения. Ведь Герман видел в ней лишь дочку друзей их семьи.
А сам относился к ней исключительно как к младшей сестре. Как к подруге брата. Но мама знала, что с ней происходит. Она всегда видела Леру насквозь. И все понимала. Успокаивала. Поддерживала. Давала советы, как стоит вести себя с ним, а как не стоит. Черт. Воспоминания пробили новую брешь в душе. И зверская агония вновь пустила когти в ее сердце. Лера с трудом понимала, что творит. Ей руководили лишь голые инстинкты. И не менее отчаянное желание разделить свою боль… хоть с кем-то. Ложь. Не с кем-то. А конкретно с ним. С Германом. Сейчас она нуждалась в его крепком плече.
В его поддержке. Защите. И просто в нем. Ее душа рвалась к нему.
***
Она осторожно протиснулась в комнату для гостей, в которой поселили Германа. Тихо. Бесшумно. Напрочь забыв о приличиях и смущении.
Ступая на носочках, беззвучно добралась до кровати и встала совсем рядом, рассматривая Давыдова в лучах лунного света. Герман не укрывался одеялом. Лишь небрежно перекинул угол через бедра, прикрывая все… что ниже пояса. Ее щеки вспыхнули огнем. Сердце сжалось в груди до предела.
«Господи! — мысленный стон. — Какой же он…»
Точно почувствовав чужое присутствие, Герман пошевелился. Распахнув веки, несколько секунд вглядывался в ее дрожащий силуэт, утопающий в темноте. Мгновение спустя щелкнул ночник. Оба прищурились.
Хоть и тусклый свет, но все же по глазам бил прилично.
— Мелкая? — выдал сиплым спросонья голосом. Резко сел и спустил ноги с кровати. — Случилось чего?
Ее сковала тревога и неловкость.
Под столь серьезным и очень внимательным взглядом она поежилась.
Он будто насквозь ее душу видел. И о том, что пыталась скрыть, догадывался. От волнения Лера начала задыхаться. Горло стянуло болезненным спазмом. Она стояла перед ним… беззащитная и ранимая. Даже противно стало от этой беспомощности. Раздражала ее и собственная ночная сорочка в крупный розовый цветочек. Внезапно захотелось сорвать ее с себя и сжечь. Ибо…
«Это цвет радости. Цвет любви. Цвет веселья и безмятежности. И отныне ему нет места в моей жизни! Отныне я предпочитаю черный. Непроглядно черный! Предпочитаю с тех самых пор, когда один обкуренный ублюдок сбил мою маму прямо на пешеходном переходе и скрылся, оставив ее там умирать! Черный – цвет его души! Теперь и моей… кажется…»
Лера чуть ли не до крови прикусила щеку изнутри, чтобы подавить рвущийся наружу вопль. Вопль сожаления. И отчаяния. Чувство вины разъедало грудную клетку изнутри точно кислотой. Ведь именно из-за ее капризов мама оказалась в том торговом центре. На том пешеходном переходе.
Подарок ей на день рождения покупала…
«Дура! Какая же я дура! Да будь проклят тот навороченный телефон, который я полгода выпрашивала у родителей на свое совершеннолетие!»
В груди вновь сдавило. Словно ногой на ребра наступили.
Даже хруст ломающейся кости в ушах стоял.
Лера слегка встрепенулась, сгоняя опутавший сознание морок.
— Герман, в голове не укладывается, что мамы больше… нет! — как ни старалась, голос дрожал. — Совсем нет, понимаешь? Нигде!
— Ш-ш-ш!
Он протянул руку, мягко оплел ее запястье пальцами и притянул Леру к себе, усаживая на свои колени. Крепко обнял, убаюкивая, поддерживая.
— Знаю, это трудно. И даже невозможно. Но ты должна успокоиться. Пойми: не вернуть уже ничего. Не исправить. Только сердце свое на лоскуты разорвешь…
— А как успокоиться? — вцепилась в него мертвой хваткой, удобно устроив голову на его плече. Тайком втянула в себя его запах, уткнувшись носом в ключицу. От него исходил очень приятный аромат. — Каждый свой день рождения я буду помнить, что моя прихоть... обернулась…
— Тише! — он шумно выдохнул, опаляя ее затылок своим горячим дыханием. — Не кори себя в этом! Я запрещаю! В случившемся виноват только водитель того автомобиля! Твоя мама правил не нарушала – свидетелей куча!
