Олег Смирнов - Неизбежность
Все трое сходились на том, что Япония в состоянии вести столетнюю войну. Американцы воюют вяло, а военно-экономический потенциал Страны восходящего солнца ие поколеблен. Лишь бы не выступила Россия, это может усложнить ситуацию; но может и прояснить, если советские войска будут быстро и решительно уничтожены. Кстати, цель инспекционной поездки Умэдзу в Маньчжурию — проверить, в какой степени Квантунская армия готова к войне с Россией. Выяснилось, что готова полностью. Собеседников волновало другое: в императорском окружении нарастают настроения искать договоренности с американцами и англичанами о почетном мире, считают, что продолжение войны сыграет на руку коммунистам, а коммунизма в Токио боятся больше, чем американской оккупации. Собеседники были единодушны в стремлении продолжать войну до победы, не поддаваться мирным иллюзиям, пресекать распространение этих иллюзий, как заразы.
Умэдзу и Ямада высказывались тихо, корректно, а Хата горячился, повышал топ, размахивал руками. Весомей всех звучал, конечно, голос Йоспдзиро Умэдзу. Еще бы! Начальник генштаба, член Высшего совета по руководству войной. Он и возможное выступление России оценивал спокойно и трезво, называя даже срок этого возможного выступления — сентябрь пли октябрь, сухой, без дождей сезон.
— Но скорее всего Советский Союз не выступит, — сказал Умэдзу. — Оп слишком истощен войной с Германией. Более того; оп не выдержит, если мы решим ударить по нему…
Тогда-то подсчитали, что под командованием Ямада в случае необходимости будет около миллиона штыков, плюс силы 5-го фронта на Южном Сахалине и Курильских островах, подчиненного непосредственно императорской ставке. Мощь, с которой Советам ко справиться!
(Кто из находившихся в тот июньский полдень в кабинете командующего Кваитупской армией мог предположить, что пробьет час — и генералу Умэдзу придется подписывать на линкоре «Миссури» акт о капитуляции Японии, а поз;ке предстать в качестве одного из двадцати восьми главных военных преступников на Токийском судебном процессе, генералам же Ямада и Хата — давать показания на Хабаровском процессе?)
Ямада ехал по Чапчупю и будто прощался с маньчжурской столицей. Прощался, понимая: дальнейшее его существование туманно: как-никак оп военнопленный. Кое-где на перекрестках стояли краснозвездные, отмытые от походной пыли танки с зачехленными стволами, возле гусениц весело топтались экипажи в комбинезонах и кожаных куртках, — Ямада отворачивался. Под конвоем протопала колонна обезоруженных японцев, — Ямада всмотрелся в их покорные, равнодушные лица. Что они испытывают, шагая с конвоирами? Бывшие солдаты, нынешние военнопленные… Что думают о нем, главнокомандующем? Что думают о своем будущем, о будущем Японии? Надо жить, солдаты, надо пережить смутную пору, а потом снова взяться за оружие, ибо призвание истинного японца — воевать во славу императора. Плохо, что я уже стар, а у вас, солдаты, большой запас лет. Надо только не падать духом, надеяться и верить. Будьте верны императору и Японии, солдаты, — это говорю вам я, ваш командующий.
Колоппа понурых пленных скрылась за поворотом, и вдруг Ямада ощутил страх, аж под ложечкой засосало. Оп подумал, что стар, сердце сдает, скоро умрет, а потом подумал: когда увидит маршала Малиновского? Страшно было умирать, и страшно было увидеть глаза в глаза полководца, сокрушившего твои войска.
И в то же время хотелось его увидеть вблизи, во плоти и крови, — острое, болезненное желание. Но когда, бренча шпорами на сапогах-бутылках, Ямада и Хата вошли в кабинет генерала Кравченко, Ямада вздохнул с облегчением: Малиновского там, естественно, не было, встреча оттягивалась. В кабинете были уже знакомые Ямада генералы: член Военного совета Забайкальского фронта Тевчепков, командующий 6-й танковой армией Кравченко, член Военного совета армии Туманян, начальник штаба Штромберг и другие. Ямада выдавил из себя улыбку.
Он и Хата докладывали о ходе разоружения японских частей непосредственно в районе Чанчуня, советские генералы слушали, не перебивая. И тут Ямада вдруг спросил генерала Тевченкова:
— А когда я увижу маршала Малиновского?
— Родион Яковлевич прилетит на днях, — сказал Тевченков.
34
Теперь Ванемяо можно было разглядеть и повнимательнее, как говорится, распознать. Впрочем, разглядывать особенно нечего.
Город с той поры, как мы прошли его насквозь с севера на юг, не мог измениться, вернее, изменился самую малость: закопаны траншеи и окопы, разобраны завалы, дзоты, убраны проволочные заграждения. Ничто уже не напоминало о попытках японцев подготовиться к боям в Ванемяо. И жизнь бурлила по-прежнему, многоголосая, крикливая. Создавалось впечатление: жители не говорили нормально, а старались перекричать толпу. Чем громче, тем лучше! Улицы забиты людьми, тротуаров не хватает, идут по мостовой, мешая автомашинам и рикшам. Город утопает в зелени, в кронах булгачит воронье, но перекричать людей не может. Китайцы нас приветствуют столь же шумно, как и тогда. Но фонариков, матерчатых драконов, букетов и угощения уже нет. Да это и понятно: первая радость освобождения позади, все стало проще, будничней. Улыбаются, однако, так же широко. При этом во рту замечаешь гнилые, темные зубы — даже у молодых. В толпе много помеченных оспой, много слепых, хромых. Жальчей всех рахитичные детишки со вздутыми животами. Рождается детишек в Китае видимо-невидимо. Дашь кусок сахара одному — налетят десятки. Раздашь что есть, а к тебе тянутся уже сотни исхудалых, грязных, в болячках рук. Не знаешь, куда себя девать. Нам рассказывали: китайцам было запрещено есть рис, за нарушение — удары бамбуковыми палками, случалось, и забивали. А как китаец может обойтись без риса? И еще нам рассказывали: при японцах была работорговля, особенно процветала торговля девушками и детьми.
Как и все маньчжурские города, Ванемяо разбросан: центр незаметно переходит в окраины, а окраины смыкаются с окрестными деревнями. Поэтому вперемешку с горожанами — крестьяне, в основном на рынках: таскают на коромыслах корзины с огурцами, помидорами, связками перца и лука, капустой, баклажанами, торгуют всякой зеленью, крохотные пучки ее разложены прямо на земле. На рынках особый ор: торгуются до седьмого пота, а предварительно в голос зазывают. Да еще трещат трещотки и звонят звонки — этим также зазывают покупателей. Немало всяких товаров — от фотоаппарата до кимоно, разворованных из японских коттеджей и складов до прихода Красной Армии. Попадешь на базар, и тебя сразу хвать за руки: "Капитана, покуппла!"
Буквально не дают пройти.
Мы ходили и ездили по Ванемяо. а в мыслях посещали ПортАртур. Да это и понятно. Кто не мечтал добраться до Ляодунского полуострова, до легендарного города русской славы! Нам персонально не повезло. О Порт-Артуре в батальоне говорят много — с сожалением и досадой, что отсекли нас от бригады полковника Карзанова, и замполит Трушни, слушая эти разговоры, сердится:
— Не всем быть в Порт-Артуре! Кому-то надо нести службу в Ванемяо!
Я тоже сержусь, слыша сетования насчет Порт-Артура. Понимаю: оба мы сердимся оттого, что в душе и нам обидно не попасть в Порт-Артур. А былп довольно близко! До Чанчуня было километров двести, до Мукдена, соответственно, — километров четыреста пятьдесят, до Порт-Артура — восемьсот пятьдесят. Не так уж и близко? Все равно дошли бы, доехали бы! Да вот не повезло…
Особист рассказывал: в Дальнем на роскошной вилле органы госбезопасности взяли генерала-атамана Семенова, палача рабочих и крестьян Забайкалья. Он, видимо, был готов к этому: грузный, отяжелевший, вышел навстречу чекистам на парадную лестницу в белоснежном кителе, с нафабренными седыми усами, смиренно сказал, что виноват перед Россией и будет отвечать на все вопросы как на духу. В Дальнем также были арестованы генерал Нечаев — начальник белоэмигрантского бюро, генерал Токмаков — бывший комендант Читы, на совести которого тысячи убитых и замученных, дядя атамана Семенова генерал Семенов, генерал Шулькевич, генерал Ханжин — бывший командующий 5-й армией у Колчака. Родина пришла и спросила с них, и нечем было оправдаться этим жалким, по и страшным людям.
В родной дивизии нас встретили тепло, ласково, по с некоторой шутливостью: дескать, вернулись блудные сыны. Это зерно: поблуждали в отрыве от кровной Краснознаменной Оршанской, пора и честь знать. И вообще, в гостях хорошо, а дома лучше.
В данный, как говорится, момент базой для домашнего бытия служит город Ванемяо. Наш полк дислоцируется на его северо-восточной окраине. Другие полки размещены по другим окраинам, в центре города — службы фронтового штаба. Живем в бараках — японские казармы. Постель в казарме после кочевой житухи — к этому еще надо привыкать, ибо отвыкли основательно. В эшелоне набаловались на нарах, потом же спали где и как придется: на земле, под кустиком, под колесом «студебеккера», у гусеницы танка. А тут — тюфяк, набитый травой, прикрытый простынею, подушка, одеяло! Добыта вся эта роскошь не без стараний старшины Колбаковского Кондрата Петровича.
