Год вольфрама - Рауль Герра Гарридо
— Ты! Неужели это ты? Слава богу, какое счастье, какое счастье!
Я не мог говорить, в горле стоял ком, у него тоже были мокрые глаза, и тут я не выдержал и разревелся как сопливый мальчишка, я в нем не ошибся, нас не связывали кровные узы, но именно в этот дом я должен был и хотел вернуться, на нем тот же халат, пропахший йодом, все с теми же пятнами, я ощутил трогательную нежность, здесь ничего не изменилось, он по-прежнему любит меня, все те же скляночки и фаянсовые ступочки на бесконечных полках, этикетки, сигнатуры, ярлыки, наклеенные на красивые керамические банки. Herba mercuriales. Ol animale foetid. Opium. Sangre draco. Gom tragacanta. Hipofosfitos Salud[3]. Очутившись посреди этого огромного множества лекарств, невольно думаешь о том, сколько мужества должен иметь человек, чтобы испробовать все это на себе самом, у дона Анхеля хватало мужества даже лечить других своими отварами и настойками, откуда он понабрался этой мудрости? я восхищался им, любил его, все было как прежде, только сам он постарел, когда я видел его в последний раз, у него была темная, аккуратно подстриженная бородка, полные, четко очерченные губы, сейчас я обнимал седого человека с морщинистым лицом, усталыми глазами, запавшим ртом, длинной небрежной бородой, как будто прошло не семь лет, а целая жизнь.
— Мы уж не надеялись увидеть тебя живым и все же верили в чудо, иди сюда, проходи скорей, рассказывай.
Мы прошли в заднюю комнату, где стоял хорошо знакомый мне стол с жаровней, здесь когда-то велись бесконечные политические споры, часами играли в не менее бесконечный преферанс, я погладил железную ящерицу, которой он обжимал пробки, закупоривая пузырьки со своими снадобьями, у задней стены — полки с ретортами, настоящая лаборатория алхимика, рассказ о моих злоключениях получился несвязным, я думал о другом, о его жизни, вот кому есть что рассказать, когда-то он владел чуть ли не половиной провинции, китайский мандарин да и только, но постепенно разорился, не умел, да и не хотел быть феодалом; Виторина, моя молочная мать, рассказывала, как два раза в год на площади перед аптекой собирались арендаторы, платившие ему буквально гроши, они обманывали его на каждом шагу, а он никогда ничего не проверял, не считал деньги, разве только играя в карты, он был плохим управляющим в своих владениях, зато прекрасным игроком в карты, что и привело его в конце концов к полному разорению, никогда не уделял внимания вещам, которые его не интересовали, много читал, читать он действительно любил, одна комната на втором этаже была вся завалена книгами, настоящая библиотека, я неудавшийся ученый, любил повторять дон Анхель, когда ему удавалось вылечить больного; он закончил университет, объездил весь мир, сеньор в подлинном смысле слова, в деревне его любили, богатых любят редко, он был когда-то богат, но никому не сделал зла, только добро, а когда от всех богатств у него осталась только аптека и небольшой огород, популярность его еще больше возросла, может, у него и были недруги, идеальных людей нет, но в тот момент я был склонен к идеализации, он всегда помогал мне, сейчас я снова явился к нему за помощью, надо было каким-то образом узаконить мое положение, хотя бы чисто формально.
— Кто тебя видел?
— Овидио.
— Что ты ему сказал?
— Ничего.
— Вот и прекрасно. Ни с кем ни слова о концлагере, даже с Виториной. Да, кстати. Ты должен сейчас же повидаться с ней.
— Конечно.
— Как можно меньше появляйся в людных местах, например в барах, а уж если начнут болтать, без этого не обойтись, я постараюсь пустить слух, что тебя выпустили, отбыл свое и все.
— Мне, наверно, нужен какой-нибудь документ.
— Я достану продовольственную карточку и карточку на табак, ведь ты куришь? Кое-какие связи у меня еще остались.
Он был знаком со многими шишками и никогда никому не отказывал, если его просили замолвить словечко, с ним считались в муниципальном совете. Всю жизнь он был консерватором, когда его избрали алькальдом, он начал строительство оросительного канала, муниципальный совет даже приобрел в то время многотомную иллюстрированную энциклопедию, более восьмидесяти томов, он так любил книги, что издал специальное распоряжение: никто не имел права прикоснуться к энциклопедии, предварительно не помыв руки, удивляюсь, как при его уме и богатстве он не стал хозяином всей округи, теперь его власть воплощалась для меня в этих ретортах и склянках, стоящих на полках рядом с черепом, двумя большими берцовыми костями, бензоем, белладонной, волчьим корнем, горечавкой; в детстве я был прилежным учеником и впитывал как губка его уроки, одной каплей цианистого калия можно убить за несколько минут быка, стоит только ввести ее в глаз, на меня эта капля произвела такое сильное впечатление, что всякий раз, увидев быка, я вспоминаю про цианистый калий, да, он был выдающимся человеком, не любил шулеров и никогда ни в чем не искал выгоды.
— Спасибо, крестный, можно я буду звать вас, как прежде, крестным?
— Зови, как хочешь. Послушай, а чем ты займешься? С работой здесь трудно, у тебя есть какие-нибудь планы?
— Попытаю счастья с вольфрамом.
— Ну да, этого следовало ожидать, все с ума сошли, вольфрамовая лихорадка, впрочем, я не уверен, что это дело по тебе, в горах полно всякого отребья, и у каждого пистолет.
— Говорят, люди гребут деньги лопатами.
— Да-да, а потом бросают их на ветер, торопятся потратить, как будто завтра деньги выйдут из моды. Не думаю, что такое занятие по тебе, это очень опасно.
Он питал ко мне необъяснимую слабость, его волновала моя судьба, все это можно было легко прочесть в его глазах, я был тронут, не стоит ему рассказывать, как сработала магическая сила моего взгляда, одно упоминание о Эндине способно вывести его из себя, он продолжал уговаривать меня не лезть в это дело с вольфрамом, когда появился его старший сын Анхель в белом халате, помогавший отцу в аптеке, наша встреча едва ли получилась теплой, мы никогда не ладили между собой, неприязнь была взаимной, «привет, как дела?», формальное рукопожатие, как будто вчера расстались, он протянул левую руку, правая почти не действовала, если не ошибаюсь, рука и хромота — последствия перенесенного в детстве полиомиелита, с годами он стал больше хромать, да и характер его не стал лучше, дон Анхель поспешил сгладить холодность нашей встречи.
— Старый дурак, из головы вылетело, Хело, пойди скажи женщинам, что вернулся Аусенсио, пусть
