Владимир Полуботко - Гауптвахта

— Мстить начал? — спрашивает Бурханов.

— Не мстить, а проявлять скрытые способности! Вот так это нужно называть! А командир нашей роты первым меня и заметил, и по-настоящему оценил. Я ж ему заместо телохранителя был. А ему было чего бояться — то в одно вляпается, то в другое… Помню, жена его прибегает, а он — с бабой в постели…

Лисицын весь аж подпрыгивает. А Злотников продолжает:

— А дело-то было на даче. Ну и я не растерялся, схватил его и прямо в шкаф и запихнул! Да ещё и одёжу его офицерскую успел прибрать. А жена-то, дура, мечется, кудахчет: «Где он? Где он?» А я ей: «Кто — он? Здесь никого нету, кроме меня и этой девушки! А девушка — она со мной! Командир знает, что она — моя невеста! Ну и разрешает нам здесь иногда кое-что!» Ну, жена покрутилась-повертелась и ушла ни с чем. А он потом из шкафа вылазит, падла пьяная — в одних трусах, весь бледный! И давай меня благодарить! Давай мне руку трясти! Век, говорит, тебя не забуду!.. Я ведь ему, падле, эту дачу строил за бесплатно. Из стройматериалов, которые он наворовал у нас в полку и в колонии, которую мы охраняем… Ну так вот, спас я его шкуру тогда, а уже через неделю он меня послал на губвахту за то, что я перепил. Ну и как он объявил мне это перед строем, тут я и взорвался…

Злотников надолго умолкает. Все тоже — молчат.

— Меня тогда под трибунал отдать хотели, — усмехается. — И не смогли.

Лисицын наконец обретает дар речи:

— А та бабёнка, что лежала в постели, там, на даче, она как — голая-то хоть была или как? Расскажи, какая она была из себя!

Камера номер семь.

Кац что-то рассказывает о трудностях поступления в консерваторию, но Полуботок лишь делает вид, что слушает — кивает даже — а сам-то всматривается в лицо Злотникова, который повествует о своих невзгодах. Лицо у Злотникова плоское, почти монгольское, но в узких раскосых щёлочках светятся неожиданно ярко-голубые глаза, а над ними — дуги светло-русых бровей, а на голове — щетина волос, тоже неожиданно светлых…

Полуботок вспоминает:

Вот он идёт по коридору штаба полка. За окном — плац, рота марширующих солдат, а здесь, в коридоре ни души, но за одною дверью слышатся голоса.

— А вы, товарищ майор, уверены в том, что это не психическое заболевание?

— Абсолютно уверен! Этому негодяю — место в тюрьме!

— В таком случае, вы, как начальник штаба, должны мне дать соответствующее письменное свидетельство в том, что вы отменяете мой диагноз. Диагноз врача!

Ответ следует не сразу:

— Я не могу дать вам такого свидетельства…

Полуботок пожимает плечами и тихонько отходит от таинственной двери.

Воспоминание растаяло, и Полуботок говорит Злотникову:

— Теперь-то я кое-что понял. Так, вспомнилось кое-что… Тогда тебя спас наш полковой врач. Почему?

Злотников загадочно смеётся:

— Не только полковой врач! Не только! Были и другие! Ха-ха-ха! Я на этих «других» и сейчас ещё крепко надеюсь!..

Камера номер семь по прошествии некоторого времени.

На пороге стоит рядовой пограничных войск — Принцев.

За ним захлопывается дверь, проворачивается ключ; чьи-то шаги удаляются по коридору.

В парадном мундире Принцев стоит на пороге и, наивно улыбаясь, оглядывает камеру и присутствующих. Кудрявенький и счастливенький блондинчик с голубенькими глазками. Деревенский красавчик. В руках — табуретка.

— Добрый вечер, — говорит пришелец. — Моя фамилия Принцев. Я вот ехал домой — отпуск я получил. Поощрительный. И ехал домой, а меня — заарестовали.

Всё — сплошная ошибка. Зачем же прямо с порога в чём-то оправдываться и извиняться? Не так нужно ставить себя с первой же минуты пребывания в камере для арестованных солдат (матросов).

Ошибку заметили все и сразу.

— Домой ехал? — деловито спрашивает Злотников. — Арестовали? А сколько суток схлопотал?

— Да вот: десять суток. От самого начальника гарнизона.

Камера в ответ вздрагивает от хохота.

— Ещё один прибыл! — кричит Косов.

Злотников даже как-то добреет при этом сообщении новичка.

— Ну, заходи, заходи! Садись! Мы своему брату-бандиту завсегда рады.

Принцев тихо-робко пытается возразить:

— Но я не бандит…

Ничего не понимая, он садится на принесённую с собою табуретку и смущённо молчит.

— А за что арестовали? — спрашивает Бурханов.

— Не знаю.

— Ты нам ангелочка здесь не корчь из себя! — грозно говорит Злотников. — Признавайся: что натворил!

— А ничего. Совсем ничего. Мне на вокзале пересадку надо было сделать, чтобы на другом поезде следовать дальше. А мой поезд, оказывается, только завтра будет. Тогда я пошёл в гостиницу, чтобы переночевать там культурно, а мне та женщина, которая там в окошке сидит, и говорит: «Местов нету, а для солдат у нас в городе специальная гостиница есть на улице Чернышевского». Ну вот я и пришёл сюда по вышеуказанному адресу. Спрашиваю, где, мол, тут у вас гостиница для солдат? А комендант гарнизона, полковник этот, и привёл меня сюда. «Вот, говорит, твоя гостиница!» И дал мне десять суток.

Взрыв хохота. У Косова на глазах выступают слёзы, Бурханов брыкает в воздухе ногами, а Лисицын визжит от восторга.

Часовой в коридоре с беспокойством оглядывается на дверь с надписью КАМЕРА № 7 для арестованных солдат (матросов).

— Так ты гостиницу искал? — говорит Злотников. — Ну, располагайся! У нас тут — камера типа «люкс»!

Ему подыгрывает Бурханов:

— А ну дыхни!

Принцев покорно выполняет приказ.

— Э-э, так ты выпимши, братец!

— Так я ж ведь совсем немного! Стаканчик портвейна пропустил на вокзале!

— А пить в армии запрещено! — говорит Злотников. — Понял?

— Так ведь и тот полковник, что меня арестовал, — он тоже был пьяным! Он же шатался весь, и язык у него — аж заплетался! Он и запаха моего не мог почувствовать!

— Не изворачивайся!

Принцев не слушает мудрого совета и продолжает загонять себя в угол:

— И в Уставе пить не запрещено… Там про это ничего не сказано — это же все знают!

— Ты нас тут не уговаривай! — сквозь смех говорит Бурханов. — Натворил делов — теперь и отвечай по всей строгости советских законов!

Злотников подводит итог случившемуся:

— Значит так, сынок: будем тебя перевоспитывать!

И потирает руки от удовольствия.

Столовая гауптвахты.

Арестанты ужинают. Каждый смотрит в свою миску. Но вот Лисицын выхватывает у Принцева кусок хлеба и продолжает жрать, как ни в чём не бывало.

— Как же? Ты — зачем? — возмущается Принцев и тянется было за своим хлебом, но получает по рукам.

— Но это — мой хлеб, а не твой! Отдай! — Принцев потрясён и растерян.

А Лисицын спокойно продолжает жрать.

Злотников подаёт хороший совет:

— А ты — в рыло его! В рыло его двинь!

Полуботок с удивлением, впрочем, мимолётным, смотрит на участников этой маленькой сценки.

Камера номер семь.

Лисицын исподтишка бьёт Принцева по затылку, а когда тот поворачивается, — делает вид, что страшно занят чтением Устава.

Так повторяется несколько раз.

— Ну хватит! — не выдерживает Принцев. — Чего тебе от меня надо?

Лисицын с изумлением отвечает:

— А это я, что ли? Это вот он — носатый! — показывает на Аркадьева. — Это он!

— Но ведь я же видел, что это ты, а не он!

Злотников опять подаёт дельный совет:

— А ты двинь его по роже! Двинь! Ведь ты же не простой солдат, как все мы тут, а пограничник! Защитник наших священных рубежей!

Лисицын придвигается на своей табуретке к Принцеву. Гнусно, издевательски смотрит ему в лицо. Зловеще и загадочно ухмыляется.

Принцев не хочет затевать драку и отодвигается всё дальше и дальше. Ему страшно.

Злотников поощрительно рыгочет.

Бурханову тоже очень смешно.

Косову весело. Хотя и не так, чтоб уж очень.

Кац смотрит на начальство. Смекалистый парень. Соображает.

Аркадьев беспомощно и затаённо молчит.

Полуботок тоже молчит, но понемногу свирепеет.

Новая волна хохота — это Лисицын ударил Принцева по носу. Легонько, ладонью снизу вверх.

Полуботок вскакивает.

— Ты! Маньяк! Я тебя сейчас убью!

— Что? А ну повтори!..

Часовой в коридоре слышит шум и грохот в камере номер семь.

Заглядывает в глазок и кричит:

— Прекратите безобразие! А то сейчас вызову начальника караула!

Некоторое время Лисицын всё ещё лежит на полу.

Встаёт. Многообещающе надвигается на Полуботка.

Полуботок ждёт. Он готов.

Сейчас начнётся. Вот будет здорово! Ух ты!

Публика смотрит. Азарт, любопытство — они почти у всех. Но вот у Принцева, у этого — ужас. Да он и не публика вовсе. Он стоит у белой стены — бледный, напуганный, и не представляет, что же с ним станется после того, как представитель законной власти растерзает этого Полуботка, а в том, что будет именно так, он не сомневается. Потому и не пытается помочь своему заступнику.