Владимир Полуботко - Гауптвахта

Некоторое время Лисицын всё ещё лежит на полу.

Встаёт. Многообещающе надвигается на Полуботка.

Полуботок ждёт. Он готов.

Сейчас начнётся. Вот будет здорово! Ух ты!

Публика смотрит. Азарт, любопытство — они почти у всех. Но вот у Принцева, у этого — ужас. Да он и не публика вовсе. Он стоит у белой стены — бледный, напуганный, и не представляет, что же с ним станется после того, как представитель законной власти растерзает этого Полуботка, а в том, что будет именно так, он не сомневается. Потому и не пытается помочь своему заступнику.

Часовой в коридоре слышит истеричный вопль, а следом раздаётся грохот.

Камера номер семь.

Лисицын лежит на полу, и на сей раз — гораздо дольше прежнего. Ему пришлось перелететь через табуретку и больно удариться головой об пол. Он не в силах подняться даже и тогда, когда дверь открывается и на пороге возникает молодой лейтенант — новый начальник караула.

Все, кроме Лисицына, мигом выстраиваются.

Кац командует губарям:

— Равняйсь! Смирно! — обращается к лейтенанту: — Товарищ лейтенант! В камере номер семь содержится семеро арестованных!..

Лейтенант не слушает.

— Что у вас тут происходит? Увидав Лисицына, кое-как встающего с пола, кричит: — А это ещё что за мудило? Почему в строй не становишься?!

Злотников находится с ответом:

— Товарищ лейтенант! А он у нас припадочный! Сейчас у него как раз начинался приступ эпилепсии…

Лисицын, между тем, становится в строй.

— …Но вы помешали, и ему пришлось встать.

Лейтенант смотрит на Лисицына, у которого и в самом деле помутневшие глаза подкатываются куда-то кверху, и не знает — верить или не верить. И кричит молодым, неуверенным голосом:

— Молчать! — Поворачивается к Кацу. — Ты здесь старший по камере?

— Так точно! — отвечает Кац.

— Имей в виду: разбираться больше не буду! Если ещё раз услышу шум, — отвечать за всё будешь лично ты! Лично!

Хлопнув дверью, лейтенант уходит. Сопровождающий его ефрейтор запирает камеру.

Все молчат. Тихо расходятся по своим местам. Первым нарушает тишину Злотников:

— Много ты на себя берёшь в этой камере, Полуботок!

Полуботок мрачно усмехается в ответ.

— По твоей милости мне могли срок добавить! — чуть не хнычет Кац.

— По моей милости? А мне показалось, что всё это затеял вон тот вонючий ублюдок, — Полуботок небрежно кивает на Лисицына.

Лисицын злобно скалится, что-то бормочет угрожающее.

А Злотников треплет Лисицына по голове и приговаривает:

— Ладно, ладно… Не сейчас… Потом разберётесь…

— А мне могли бы срок добавить! — продолжает Кац. — И всё из-за…

— Заткни пасть! — рычит Злотников.

Кац моментально выполняет директиву.

Злотников властным взором обводит всех присутствующих:

— Старшим по камере теперь будет вот этот пограничник! — И указует перстом на бедняжечку Принцева.

Всеобщее изумление.

Полуботок возражает:

— А почему, собственно, ты взял на себя право назначать? А то, может, проголосуем?

— Голосовать не будем. Ведь ты же сам видел, как я тогда, в учебной роте, держал в одной руке над головой штангу весом в сто двадцать килограмм. Подержи и ты так — вот тогда и будешь назначать старших по камере.

Молчание в ответ. Довод признан убедительным.

Камера номер семь.

Злотников достаёт бог весть откуда сигарету и спичку. Закуривает. Он стоит подальше от двери с её предательским глазком. Самодовольно лыбится.

Остальные семеро взирают на него — кто с восхищением, кто с преданностью, кто исподлобья.

Купая лицо в клубах табачного дыма, Злотников говорит:

— Удивляюсь, куда это смотрит старший по камере?

Кац подыгрывает ему:

— А я что? А я теперь не старший по камере! Вот так!

Лисицын злобно подхихикивает, с ненавистью глядя на Принцева, который ничевошеньки не понимает по простоте душевной.

Табачный дым.

Белая стена с надписями:

1971, апрель — Вова Безручко, 8-я рота.

Круголь, Малик Казимов, Вася Мамыкин.

1-е января 1972! С новым годом всех!

Поразительно: матерных слов на стене — нет нигде. Ни в этой камере и ни в какой другой!

Камера номер семь.

За дверью слышны шаги, голоса, хлопанье дверьми.

Кто-то где-то орёт: «Товарищ лейтенант! В камере номер шесть содержится!..»

Обитатели седьмой камеры спешно приводят себя в порядок, готовятся к проверке.

Дверь открывается.

На пороге — лейтенант.

Все мигом выстраиваются в одну шеренгу. Бурханов и Кац подталкивают Принцева: ну, дескать, давай! Докладывай! А Принцев растерялся и не знает, что и сказать.

Лейтенант смотрит на Каца.

— Ты здесь, что ли, старший по камере?

— Никак нет, товарищ лейтенант! Не я! — Указывает на Принцева. — Он!

— Ты? Ну, тогда и докладывай, если ты!

Принцев бормочет:

— А я не знаю, как докладывать!..

Лисицын тихохонько и злобненько повизгивает от восторга. Кац — чуть улыбается.

Положение критическое. Так просто такие дела на гауптвахте не кончаются. Это ведь что-то вроде бунта или сговора. И опять всех спасает Злотников:

— Давайте Я, товарищ лейтенант! — Смело выходит вперёд, ставит Принцева назад. — Я докладáть умею — не в первый раз сижу!

Лейтенант немного растерянно отвечает:

— Ну-ну, послушаем.

Злотников командует губарям по всей форме:

— Равняйсь! Смир-НО! — Только после этого обращается к лейтенанту: — Товарищ лейтенант! В камере номер семь содержится восемь арестованных! Докладывает временно исполняющий обязанности старшего по камере рядовой Злотников!

— Жалобы, претензии — имеются?

— Никак нет! — рявкает Злотников единственно возможный ответ.

Лейтенант берёт из рук ефрейтора журнал.

— Слушай вечернюю поверку! Рядовой Злотников?

— Я! — лихо отвечает Злотников.

— Рядовой Косов?

— Я!

— Рядовой Лисицын?

— Я!

— Рядовой Кац?

— Я!

— Рядовой Бурханов?

— Я!

— Рядовой Аркадьев?

— Я!

— Рядовой Полуботок?

— Я!

— Рядовой Принцев?

— Здесь!

Не веря своим ушам, лейтенант переспрашивает:

— Что ты сказал???

Принцев охотно поясняет:

— Я говорю, что, значит, здесь я. Тут… Вот он я, значит…

Все смеются.

— Отставить смех! Положено говорить: «Я!» Понял? Повтори: «Я!»

Принцев обиженно повторяет за лейтенантом:

— Я!

Лейтенант ещё раз оглядывает присутствующих.

— Всё верно. Все на месте. — Поворачивается к Злотникову: — Вольно!

Таков порядок: вышестоящий командир не имеет права отдавать приказание подчинённым через голову промежуточного, более маленького командира, каковым в данном случае является Злотников, временно взявший на себя обязанность командовать камерой номер семь.

Злотников передаёт приказ губарям:

— Вольно!

Все выполняют полученный приказ — расслабляются.

А лейтенант тем временем принюхивается:

— Что-то мне кажется, что у вас тут табачным дымком попахивает, а?

— Так точно, товарищ лейтенант! — охотно отвечает Злотников. — Это я курил!

— Ты? Ну а ежели я тебе за это срок добавлю?

— Добавьте. Но ведь это всё будет бездоказательно. Вот вы застаньте меня за курением или обыщите меня да найдите при мне курево, вот тогда и продлевайте мне срок. Ну а так-то, если без доказательств — так-то любой может.

— Ну а ежели я тебя обыщу?

— Пожалуйста. И вот что я вам скажу: курево спрятано у меня в одёже, но вы ничего не найдёте!

Лейтенанту надоедает эта комедия, и он приказывает ефрейтору и рядовому из охраны:

— Осмотрите его одежду! — Стараясь казаться резким, бросает Злотникову: — Раздевайся!

С явным удовольствием Злотников отвечает:

— Это мы запросто.

И выполняет приказ.

И вот: в одних трусах он стоит на холодном цементном полу и наслаждается произведённым эффектом…

Во-первых, это совершенно невероятная грудная клетка, железобетонная мускулатура, чугунная шея, сросшаяся со спиною самым безобразным образом, короткие кривые ноги с уродливыми ступнями, презирающими холод; а во-вторых, это татуировка, которой необходимо уделить особое внимание.

Грудь. Она посвящена общественно-политической тематике: посерёдке — кремлёвская башня, а по бокам — Ленин и Сталин; оба в профиль и оба сурово смотрят друг на друга.

Левая рука — тематика морская: роза ветров, русалка с длинными, топорно сработанными грудями, якорь.

Правая рука — это заметки из семейной жизни: «Не забуду мать родную», «Отец, ты спишь, а я страдаю», солнце, восходящее над морскими волнами, а ниже — дата прихода в эту жизнь: 1950.