Zа право жить - Коллектив авторов

– Но ведь их, этих американских солдат, тут нет, воюют одни украинцы, наверняка в Азове много мариупольцев, им-то что – своих не жаль? – удивилась Соня.

– А мы для них не свои, а сепары, вата, колорады, москали, ты что, не поняла? – ответил ей Кузьмич. – Нам же с тобой прямым текстом так и сказали, когда из подвала гнали.

Уснуть больше не удалось, так как с каждой минутой стрельбы и взрывов становилось все больше, и, если раньше их звуки доносились с восточной стороны города, то теперь они звучали со всех сторон практически единой канонадой, но больше всего пугало усиление стрельбы рядом со стенами театра.

– Мне кажется, нам надо отсюда уходить, пока не накрыло снарядами или бомбами; слышите, как гудит небо? Уверен, это бомбардировщики заходят на бомбометание, – мрачно произнес Борис.

– Куда ты пойдешь, так хоть какое-то укрытие есть, у кого рука поднимется государственное учреждение бомбить – да к тому же театр? – остановил его Кузьмич.

– Не знаю, как вы, а я пойду, сердце не выдерживает здесь сидеть и ждать смерти. Алла, вы со мной? – сказал Зильберберг и направился к выходу, вслед за ним вышла и Алла.

– Скоро вернутся, куда они денутся? – прокомментировал их уход Кузьмич. – Куда в такой момент убежишь? Надо как минимум затишья ждать.

Действительно, через некоторое время Борис и Алла вернулись в подавленном настроении.

– Нас не выпустили, сказали: сидите, сепары, на дупе ровно и защищайте нас своими погаными жизнями, – передал текст переговоров с охранниками театра Борис. – Всех от входа отгоняют, никого не выпускают, а только запускают новых людей, которые все идут и идут. Народу в театре заметно прибавилось.

Не успел он это сказать, как в ложу зашла администратор, а вслед за нею – молодая пара и девочка лет десяти. Вид у них был совершенно истерзанный: рваная грязная одежда, перепачканные сажей лица, всклоченные волосы, но что было самым ужасным – это безумные глаза людей, видевших смерть.

– Извини, Кузьмич, пришла вас уплотнять, нам некуда беженцев размещать, а у вас тут явно три свободных места есть. Принимайте, люди такое пережили, послушайте…

Сказала и ушла, оставив пришельцев в ложе. Видя их измученный вид, ни у кого не повернулся язык сказать «нам самим места мало», наоборот, их рассадили на свободные стулья и дали по кусочку колбасы и по полстакана воды. Звали их Катя и Дима, а девочку – Юля, но бросалось в глаза то, что у двух молодых людей, не старше двадцати пяти лет, такая взрослая дочь. Девочка была совершенно подавлена и практически не ела, а только попила воды.

– Это ваша дочка? – задал Кузьмич вопрос Кате.

– Нет, это наша соседка.

– А родители где?

– Погибли, – одними губами ответила девушка, – я сама вчера могла погибнуть три раза, но Бог нас с мужем спас, проведя через страшные испытания. В нашем тринадцатом микрорайоне идет настоящая война, едва выбрались.

– Слышите, похоже, самолеты летят, – перебил ее Кузьмич.

Действительно, откуда-то с востока нарастал гул тяжелых самолетов, заполняющий все небесное пространство, сворачивая душу в тугой узел страха. Гул приближался с каждой секундой, а затем раздались мощные взрывы.

– Бомбы, – ахнул Борис и кинулся в холл, за ним бросились и остальные.

Куда надо было бежать дальше, никто не понимал.

– Ложимся под стены, – крикнул Кузьмич и вытянулся вдоль одной из стен холла.

К счастью, взрывы вскоре прекратились, а гул самолетов стал стихать.

– Улетели, сволочи, но похоже, школу бомбанули, и здания, что стоят рядом, – сказал Борис, глянув в окно.

Посидели в холле еще какое-то время, но вскоре пришлось уйти, так как первый этаж театра начал наполняться военными, которые начали всех разгонять:

– Гэть з видселя, йдить по своих каморах и двери закрыйте, звильнить холлы! – громко отдавали они приказы, не задумываясь над тем, все ли понимают украинский язык.

– Уходим, ребята, с этими шутки плохи, – сказал Кузьмич и пошел в ложу.

Когда вся компания проследовала за ним, он затворил двери. Вскоре закрылись и остальные двери, соединяющие зал с холлами, и он погрузился во тьму.

– Сдается мне, они что-то затеяли не к добру, – заволновался Борис. – Кузьмич, думай, как отсюда можно выбраться, может быть, под сценой есть какой-то выход?

– Я все время думаю, как из этой западни выбраться, но пока ничего путного на ум не приходит, – сказал Кузьмич шепотом. – Двери не открывайте, я сейчас.

Из ложи он перебрался на сцену и через некоторое время вернулся таким же путем.

– Я через суфлерскую будку добрался до подвала, где эти черти размещаются, и из разговоров понял, что собираются отсюда уходить, боятся, что следующий прилет будет на театр. Вояк стало больше. Говорят, что к ним добавились выжившие в первой школе, где погиб основной состав расквартированного там отряда. Нам отсюда раньше их не уйти, будем ждать, когда свалят, и займем их место, там всяко надежнее. Сдается мне, что театральный подвал строили как бомбоубежище для артистов и зрителей. В шестидесятые годы все здания, особенно общественные, проектировали с убежищами, к ядерной войне готовились, большую прочность закладывали. Мне батя говорил, он у меня тоже строителем был.

– Ну, вы, Кузьмич, просто герой, в такие годы – и такие подвиги! – похвалила его Соня. – Только как мы узнаем, что они ушли?

– Следить будем, мы с Димой назначаемся главными разведчиками, а Зильбер – борцом с паникерством, т.е. развлекателем дам.

Было сложно не заметить, что Борис в последнее время впал в депрессию и непрерывно ругал тупую Украину за то, что стала дубинкой в руках агрессивной Америки, Россию – за то, что первой втянулась эту бойню, и, конечно, самого себя за сентиментальность и решение приехать в родной город в такое неподходящее время. Борис больше всего общался с Аллой, и если раньше она постоянно похохатывала над его шутками, то теперь ее смех стих, и она время от времени говорила ему:

– Ну что вы, Борис, все будет нормально.

Под вечер в зале зажегся аварийный свет, его центральная дверь, ведущая в партер, резко распахнулась,