Zа право жить - Коллектив авторов
– Всем сидеть тихо, в коридоры не выходить, к ящикам не приближаться, вы несете за них ответственность.
Вскоре, когда из зала и лож стали пытаться выйти первые смельчаки, выяснилось, что военный не шутил. Стоило кому-нибудь приоткрыть дверь, как тут же раздавалось: «А ну, зачини!»
Когда на улице окончательно стемнело и актовый зал погрузился в непроглядную тьму, Кузьмич опять полез на сцену, а вернувшись после небольшой отлучки, отозвал мужчин в холл, где тоже стояла непроглядная тьма.
– Мужики, сдается мне, что сидим мы на пороховой бочке, вернее, на ящиках с тротилом, – заявил он. – Их эти козлы таскали в театр сегодня весь день. Вначале я думал, что в ящиках оружие, надеялся, что они тут схрон сделали для джавелинов, мол, это супероружие может только в храме искусства лежать, но, обстукав ящики и приподняв один из них, понял, что они плотно забиты, а значит, что там может быть? Тротил или пластид. Зачем он здесь в таких количествах? Соображайте. При женщинах говорить не стал, зачем их пугать, они и так ни живы ни мертвы.
– Да, пока азовцы тут, мы целы, стоит им уйти – нам конец, так что надо за ними следить и сразу спускаться в подвал, как только он освободится, – вынес свой вердикт Борис. – Надо просто нам всем быть наготове и найти наблюдательный пункт, чтобы следить за этими уродами.
– А ты их, оказывается, не любишь? – удивился Кузьмич.
– А чего это я должен их любить? Не выпускают, не кормят, не поят, взорвать хотят. Я ненавижу их вместе с этим позорным клоуном, который обманом влез в кресло президента, сняв для быдла рекламный фильм «Слуга народа», а теперь вылезать из него не желает, почувствовав вкус денег, которые идут под видом военной помощи от Запада Украине. Мне стыдно, что мы с ним одной крови. Правильно говорят: есть евреи, а есть и жиды, – ответил Борис, пересыпая свою речь отборным высокохудожественным матом, который только усиливал сказанное.
К утру в холлах театра стало тихо, по всей видимости, вояки их покинули. Так прошел еще один день, полный тревожных ожиданий, а в ночь с 15 на 16 марта Кузьмич, наблюдавший из окна за азовцами, вернулся в ложу встревоженный.
– Уходят, пойду еще в подвале покараулю, а ты, Дима, сядь на сцене, и, как только я подам сигнал, что ушли все, выводи наших через боковую дверь холла в подвал, – сказал он и стал пробираться через суфлерскую будку вниз.
Где-то через полчаса он через суфлерскую щель тихо сказал Диме:
– Ушли. Веди наших в подвал, а я вас там встречу.
Когда вся компания была в сборе и размещена с относительным комфортом на местах, которые только что занимали азовцы, Кузьмич вернулся в зал и обратился со сцены к народу.
– Товарищи, перебирайтесь в подвал, вояки из него ушли. Там надежнее. Вход в подвал возле дверей туалетов, в правом и левом крыльях холла на первом этаже. Только не толкайтесь, места всем хватит.
Подвал театра начал быстро наполнялся народом, который спускался сюда со всех этажей театра. Навскидку народа тут собралось больше тысячи человек, уже основательно измученных долгим сидением в театре, голодом и жаждой. И если желание пить они все же удовлетворяли питьем воды из системы отопления, слив которой быстро организовали мужчины, то есть в театре было совсем нечего. Украинские вояки, сидевшие в подвале театра, принимали активное участие в разграблении соседних магазинов. Они съели и забрали с собой все до последней крошки, оставив после себя только горы мусора из упаковки от продуктов. И все же преимущество у подвала было – тут было намного теплее, чем в зале и холлах театра. При тех морозах, которые ударили в марте, это было особенно важно.
Расслабившись в относительно теплом помещении и почувствовав себя в большей безопасности, чем раньше, народ задремал и проснулся уже утром, когда над центром города опять заревели моторы бомбардировщиков. Когда звук стал нестерпимо громким, земля содрогнулась, бомбы упали опять где-то рядом, заставив задрожать землю и наполняя душу ужасом.
– Опять по школе жахнули, видимо, в первый раз не добили, – произнес Кузьмич.
Его слова утонули в оглушающем звуке взрыва, раздавшегося где-то над головой, который потряс все здание театра, включая фундамент, в объеме которого размещался театральный подвал, вслед за этим звуком начали доноситься менее громкие звуки падающих стен и кровли, а также мелодичный звон упавшей вместе с крышей красавицы люстры. Подвал затянуло пылью осыпавшейся штукатурки и скопившихся за шестьдесят лет различных отложений.
– Орки, настоящие орки! Здание театра взорвали, взорвали храм искусства, взорвали лучшее, что есть в городе! – понеслось со всех сторон.
– Да не взорвали, а бомбой зафигачили, ироды! Слыхали, как самолет рычал, вот и плюнул в нас бомбой. Им же ничего не жалко, они не строили…
– Ребята, за мной, надо уходить, пока не поздно, – дал Кузьмич команду своей компании, потом, оглядевшись, спросил: – А где Алла?
– Она в туалет пошла и меня с собой звала, но я отказалась, – пролепетала Юля.
– Тогда пошли на парадный выход, – скомандовал Кузьмич, – там ее и найдем.
Аллу действительно нашли – она лежала на лестнице, ведущей из подвала, глядя мертвыми глазами на тот хаос, в который превратил взрыв холл театра. По всей видимости, ее убила взрывная волна, ударив головой о стену или ступени лестницы. Крови было практически не видно, возможно, ее закрывала рыжая копна волос. Уже каменеющее лицо Аллы хорошо освещалось из окна, и друзья, видевшие ее только в темноте ложи, только сейчас разглядели, как красива была эта женщина, которой, судя по ее воспоминаниям, должно было быть под семьдесят. Сейчас, когда жизнь ушла из нее и разгладились возрастные морщины, ее лицо помолодело, а макияж, который она каким-то образом умудрялась делать даже в этих условиях, и татуированные брови, сделали его совершенно юным.
– О боже! – вырвалось из груди Сони. – Надо ее вынести отсюда.
– Нет смысла этим заниматься, – перебил ее Борис, – ей уже ничем не поможешь, а нам надо уносить отсюда ноги. Накройте ей лицо шарфом – и быстро на выход.
Соня не боялась мертвых, слишком много смертей она видела, когда работала
