Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
После первого же боя Гаманн нашел десять минут на то, чтобы глянуть, – кого пришлось буквально перепахивать. Увиденное категорически не понравилось. Раскуроченная земля, перемешанная с изодранными трупами и ломаным железом для опытного офицера поведала многое, а именно – то, что тут был грамотно и умело созданный узел обороны, пехота и артиллерия могла держаться вкруговую, и для того, чтобы уничтожить ее бомбами и снарядами, потребовалось очень много времени и боеприпасов. И стоил этот узел многой крови, правда, танкисты отделались одним легкораненым, но саперам и пехоте досталось куда горше. Иваны хорошо зарылись в землю, прикрылись минными полями и каждый шаг стоил дорого. Тем более что такие шверпункты прикрывали друг друга, и пока раскатываешь один, – в бок прилетают снаряды от другого. Хорошо, что авиация работала как часы. Сначала даже показалось, что птенчики Геринга снова сбросили Иванов с неба. Но – увы, скоро русские прилетели, и теперь все время приходилось посматривать на небо, голубеющее сквозь дым и пыль. Это нервировало. Непривычно было и то, что ни разу не видел привычных ранее колонн растерянных пленных. Когда ходил среди раскуроченных и измятых огненным шквалом советских пушек, превратившихся в какие-то сюрреалистические скульптуры, словно их ваял дегенеративный художник, увидел ползущего на четвереньках закопченного и покрытого слоем пыли и земли русского. Тот поднял испуганное лицо, черное, словно у негра, но с ярко-голубыми глазами и непонимающе уставился на немца. Ясно было, что Иван совершенно ошалел и потому не в себе. Сейчас бы Гаманн без рассусоливаний пристрелил бы Ивана, а тогда, в самом начале наступления, на него напала сентиментальность и великодушие. Подозвал заряжающего и приказал отправить этого сопляка в плен. Русского за шкирку поставили на ноги и пинками повели к подъехавшей кухне, чтобы повара тоже приняли участие в захвате пленных. Русский шел, выписывая зигзаги, словно был пьян, а танкисты быстро прошурстили осыпавшиеся окопы и развороченные орудийные дворики, добили десяток раненых да закидали блиндаж гранатами – оттуда изнутри кто-то стрелял в дверь. Малые потери настраивали на благодушный лад. Два танка в средний ремонт, четыре – с порванными гусеницами – починили сами.
А дальше пошло солоно. Иваны дрались свирепо – и дерзко. Безумный расход боеприпасов! Уши болели от грохота, а сеть окопов и блиндажей все не кончалась. Разносили одни узлы только для того, чтобы упереться в новые.
На твердый сук – есть острый топор! Все-таки оборона разрушалась и германские войска в очередной раз показывали, что нет такой силы, которая может им противостоять. Но с каким трудом!
Всего семь дней наступления, а от роты уже осталось не больше половины. Ошметья. Такого не было раньше, и командир роты был крайне этим обеспокоен. В самом начале войны тоже теряли технику в больших количествах, но ее моментально восполняли за счет резервов. Сейчас такого не было и в помине, хотя командир роты точно знал: ремонтники в дивизии работают великолепно, как истинные арийцы, делая за день больше, чем положенные им двадцать пять средних ремонтов.
Батальонный командир тоже выглядел сегодня не лучшим образом и Гаманну признался, что теперь серьезно поврежденные танки эвакуируют на ремонт уже не в Харьков, а в Киев и даже Днепроздзер… черт бы драл эти русские названия. И это сообщение гауптштурмфюрер понял отлично, все же не молокосос, как взводный командир Буби.
Зло прискачет верхом – а уходит шажком!
Харьков, значит, захлебнулся и не справляется с ремонтом. Плохо, очень плохо. Потери выше, чем пополнение. И это он видел и на примере своей собственной роты. А окопы русских все не кончались. Казалось, что весь мир перекопан!
И везде одно и то же – минные поля, узлы обороны, выкопанные в полный профиль и прикрывающие друг друга, да яростное сопротивление Иванов.
Теперь тот русский, которому Гаманн сгоряча сохранил жизнь, смотрелся как проявление глупого слюнтяйства. То-то на ротного командира как-то странно посматривали подчиненные. Сам гауптштурмфюрер вспоминал эту минутную мягкотелость с неудовольствием, и – проклятая память, черти бы ее драли, старательно забывала отличные моменты в жизни, но услужливо напоминала все промахи и просчеты, и этого Ивана тоже не собиралась забывать, отчего офицер поморщился.
Поправил мятую, бесформенную фуражку, которую в войсках СС фронтовики – в пику своим штабным котам и особенно надутым чванством аристократам из вермахта специально носили без рант-пружины, отчего тулья залихватски обминалась, придавая хозяину удалой вид окопного бретера. То, что это страшно бесит тыловых деятелей и «золотых фазанов», только еще больше помогало этой моде.
И ведь что особенно противно – Гаманн был совершенно беспощаден к врагам Рейха, и никто не посмел бы его ни в чем упрекнуть. Просто почему-то в этот раз не было приказа «не брать пленных», что было даже странно. Обычно этого штаб дивизии не упускал, и глупцов, задравших свои грязные лапы перед мальчиками из СС, обычно ждало последнее в их жизни разочарование. А тут – с чего-то не приказали. И все равно неприятно. Эта человеческая мразь, которую в целом называли русскими, занимала отличные земли и мешала германской нации нормально жить с давних времен. При этом сами русские были совершенно неприспособлены создать свое государство, и если бы не немецкие цари и царицы, вроде малышки Софи, которая стала тут Великой Екатериной, то и не было бы России как таковой. Убив своего царя и предавшись омерзительному разврату жидобольшевизма, противопоставив себя всему цивилизованному миру, русские поставили себя вне законов и правил, потому отвлекать столь нужные для сражения силы и средства для того, чтобы возиться с трусливой сволочью, сдавшейся в плен, было категорически не разумно. И поднявших руки тут же расстреливали или давили гусеницами.
Иногда, правда, что-то начинало зудеть и свербеть в душе, особенно когда среди омерзительных жидовских и азиатских рож попадалось вдруг нормальное человеческое лицо. Таких, явно бывших потомками то ли немцев, то ли шведов, храбрых воинов, которые с давних времен колотили этих русских и брюхатили побежденных русских баб, все же было немного жаль. Зов крови, арийское семя. Но что поделаешь – приказ надо исполнять, он не выделяет среди аборигенов тех или этих. У Ивана, которого Гаманн сдуру пожалел, тоже были голубые глаза и светлые волосы. Интересно было бы покопаться в родословной этого дикаря, хотя какая у такого унтерменьша может быть генеалогия! Но гауптштурмфюрер смело бы поставил сто марок на то, что не обошлось без благородной европейской крови.
Как бы там ни было, а эти славяне
