Обязан побеждать - Владимир Георгиевич Нестеренко
Те робко, но с благодарностью принялись за еду.
Скромная трапеза быстро закончилась. В глазах у детей засветились светлячки радости, но они по-прежнему были молчаливы и не двигались.
– Таня, у тебя большое сердце! – сказала старшая воспитательница – Анна Андреевна. – Как нам жить без мужской опоры? Я знаю немецкий и слышала, как унтер, что приезжал на кордон, приказал взять мальчиков и говорил своему солдату: «Мальчишек отправим в тыл, воспитают в духе турецких янычар. Через десять лет это будут хорошие воины фюрера!» У таких людей нет сердца, они безжалостные нацисты, хотя видно – начитанны.
Таня беспомощно всплеснула руками, в глазах стоял ужас.
– Вы не открывайте, что знаете немецкий, затаскают в качестве переводчицы.
– Боже упаси, я только с тобой поделилась. Знает, конечно, моя подруга, но она – молчок! – Та в знак согласия кивнула головой. – У неё, как и у меня, сыновья и мужья успели уйти на фронт. Нам тоже вроде бы вовремя дали машины, были далеко от передовой, канонады не слышали, но налетели проклятые самолёты. Если бы на день раньше съехали, то остались бы целые.
– Товарищи, собранная кукуруза вся погружена на телеги, – громко оповестил колхозников Белухин. – Можно трогать в село, но разберите сначала детей. В деревне это делать не стоит.
– Хорошо, – согласилась Варвара, – бабы, подошли к детям, приглянулся ребёнок – приласкайте.
– У вас была школа? – робко спросила Варвару старшая воспитательница.
– Есть, но сейчас закрыта.
– Может быть, нам туда всем вместе, а продуктами и постелью колхозники помогут.
– Это мысль, – подхватил командир, – вас как зовут?
– Анна Андреевна.
– Школа не разграблена, Анна, в ней два класса, две печки. Можно обогреваться и готовить пищу, – сообщила Варвара. – Пожалуй, это лучший вариант. Дети привыкли к своим мамам.
– В школьном сарае есть дрова, – сказал полевод, – я проверял.
– Это уже кое-что. У вас староста есть?
– Пока нет, но свирепый обер приказал мне организовать уборку. Вчера придрался: почему мало привезли кукурузы? Махал перед носом пистолетом. Грозился расправой. Мне возвращаться никак нельзя.
– Риск на войне всюду. Мы тоже рискуем жизнями. Взять вас в отряд пока не могу. Не знаю вас.
– Как же я объясню, что остался жив, а солдаты с унтером и полицаи убиты?
– Товарищ командир, наш полевод Никита Иванович – человек надежный. Был красным командиром, но списан из рядов Красной армии по ранению. Из сельчан его никто не выдал. Знал только этот спившийся раскулачник-уголовник, которого он застрелил. Тот жилы из Никиты тянул, угрожал донести, если не будет плясать под его дудку. Он и кордон немцам указал.
– Ладно, но вам надо, товарищ Никита, где-то отсидеться. Скажем, на кордоне лесника. На обратном пути мы вас возьмём. А вам, товарищ Варвара, предлагаю такую версию. Партизаны напали на охрану и ушли в неизвестном направлении. Вам ничего не оставалось, как погрузить заготовленное и вернуться в село. Завтра вы снова готовы убирать урожай. Уверен, немцы примут ваше покаяние. Надо хитрить и выживать, не теряя чести. Смелость города берёт, но и хитрость ломит силу. Вражеские трупы мы присыплем землей в овраге, мотоциклы уничтожим, оружие заберём.
– Нам ничего не остаётся, как последовать вашему совету.
– Наберитесь мужества и действуйте. До деревни сколько километров?
– Полдюжины. Сюда на телегах – отсюда пешком.
– С богом, Варвара, рассадите детей по подводам, они не дойдут, – по-отечески напутствовал Степан.
Тяжело груженный обоз медленно тронулся. Женщины шли рядом с телегами, тяжко ступая натруженными ногами. Дети были усажены на две последних телеги.
Таня сделала несколько шагов вслед, помахала рукой. Ей ответила Анна Андреевна. Белухин, проводив долгим взглядом колхозников, не ведая, что их ожидает, и чувствуя перед ними некоторую вину за будущие страхи перед обером, направился к мотоциклам. Завёл один из них, уселся за руль.
– Машина добрая, завёлся с пол-оборота. Снимаем пулемёты, берём боекомплект, харчи, спиртовку, трупы грузим в люльку.
– Товарищ лейтенант, я сяду на второй, быстрее дело будет, – сказал сержант.
– Давай! – Константин слез с мотоцикла. – Подхватили, Лёня, унтера. Товарищ Никита, работайте с товарищем Степаном. По три трупа на машину, иначе забуксует.
Ухлопали час, погрузили на лошадей трофеи. Предстояло уничтожить мотоциклы. Полевод умоляюще смотрел на командира.
– Товарищ Никита, не знаю, что с вами делать? У вас что, нет семьи?
– Есть дочь. Ушла добровольцем на фронт. Жены нет. Я бы тоже подался на фронт, но замучила старая рана. Меня снова забраковали.
– Но у нас нет запасной лошади. Придётся подсаживать по переменке. Зайдём глубже в лес, покажите стрельбу из пулемёта. Решу, брать ли вас на операцию?
– В Гражданскую владел любым стрелковым оружием. Не подведу.
– Товарищ командир, я всё думаю о словах колхозниц. Им действительно страшно возвращаться в село, – сказала Таня.
– И что?
– Надо бы подстраховать. Там всего, по словам полевода, остался полувзвод солдат и один обер. Нас – шестеро, плюс внезапность.
– Товарищ Таня, ты читаешь мои мысли. – Лейтенант нахмурился, резко взмахнув рукой, вымученно принял решение: – Мотоциклы пока спрячем в лесу. А сейчас, товарищ Никита, подробно о расположении села. Где что стоит, какие дома, улицы?
– У нас всего две длинных улицы. Сохранился двухэтажный дом помещика. В нём – школа. Наискосок добротный барак – там контора колхоза, красный уголок. Сейчас его заняли немцы…
Глава 31
Октябрь значительно укоротил день, и вечер не заставил себя ждать. Обоз продвигался медленно, с остановками, и вошёл в село в сгустившихся сумерках с тем расчетом, что в потёмках немцы пугливы и оставят разборку до утра. Острота первого известия о нападении партизан, гибели солдат и полицаев сгладится. Так рассуждали женщины и старики-возчики. Более того, как только первая подвода втянулась в улицу, колхозницы, похватав свои узелки с остатками хлеба, разбежались по домам. Заодно с ними слезли с подвод сонные мальчики, разбуженные воспитательницами, и временно укрылись в ближайшей усадьбе. С обозом остались старики и Варвара. В потёмках остановились у конторы, в двух окнах которой тускло мерцали огоньки керосиновых ламп. На крыльце стоял часовой, второй маячил под
