Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
– Странно, что обо всем этом ни слова не сказано. Так слушаешь сводки – и никак не подумаешь, что они в таком состоянии. Очень странно. Почему бы не рассказать, до какого состояния арийцы дошли? – искренне удивился Быстров, и Берестов хоть и промолчал, а полностью с вопросом согласился.
Военврач-гость удивленно выпучил глаза в совершенном изумлении.
– Ты серьезно, Сережа?
– Более чем. Не пойму, что плохого в том, чтобы сказать, как оно есть про этих людоедов. Не надо из них сверчеловеков лепить – вот они, арийцы, обосравшиеся, больные и вшивые, газетами одетые. И это только начало! – убежденно сказал Быстров.
– Знаешь, по старой дружбе посоветую не высказывать впредь таких политически незрелых вещей! – очень неприятным и внезапно официальным тоном заявил гость. Холодком повеяло от такого тона.
– Да брось, в чем незрелость-то? Это же мы их до такого ничтожества довели, есть чем гордиться! – удивился еще больше Быстров.
– Сережа, ты таким образом великую победу с грязью мешаешь, что характерно, принижаешь ее значение и это очень неправильный подход! Велика получается слава – одолели кучу калек убогих, доходяг больных добили! Это, знаешь, категорически неверно! На деле получается, что разгромлено несколько армий – лучших, между прочим, что у немцев, что итальянцев, что у румын! А по-твоему это стадо увечных бродяг получается! Какое же это стадо, если это лучшие европейские войска, а? Там, между прочим, и словаки были, и хорваты, и черт их знает, кто еще – сам видел сбитые словацкие самолеты и хорватов дохлых! А ты – про вшивость и обосратость талдычишь. Очень ты неправильную линию гнешь.
– Окстись, друже, когда я такое сказал? – оторопел начальник медсанбата.
– Да только что, Сережа! И капитан, что характерно, тоже слышал, ведь так? – повернул раскрасневшееся лицо гость к Берестову. Тот фыркнул несогласно, пожал плечами.
– Видишь, капитан твою точку не поддерживает! – сделал приезжий военврач неожиданный вывод. Этого адъютант не вытерпел, плюнул на субординацию и возразил старшему по званию.
– Извините, не понял, что вы сказали! – свысока заявил гость.
– Дмитрий Николаевич сказал, что были они лучшими. А после общения с нами – стали дерьмом жидким. И лично он не видит ничего крамольного в том, что я сказал, – перевел речь подчиненного Быстров.
– Еще бы он тебе возражал! – тонко и с намеком усмехнулся гость. Очень Берестову его улыбочка не понравилась, аж ощетинился.
– У него своя голова, знаешь ли. И лично за себя говоря, я в твоей точке зрения вижу очень неприятную перспективу приукрашивания и героизации врага, лакировки его, это, знаешь ли, очень неприятная в перспективе затея. Тут промолчали, что фрицы обосрались, причем, как ты любишь говорить – что характерно – во всем, начиная от банального незнания эпидемиологии медслужбой вермахта и кончая отсутствием зимней одежды у зольдат, там промолчали про их дурость и зазнайство, – а в итоге вот тебе роскошный портрет неуязвимого и безукоризненного европейца без страха и упрека. И сапожки у него начищены, ошибок у него нет по определению, и что такое вшей полные карманы он не знает и сытый всегда, и лощеный. А про себя-то мы сами знаем, что такое и голодуха, и холодрыга, и грязь непролазная. Да и ошибки свои знаем тоже. И получается очень некрасивый перекос между нами, такими, как есть, и лакокрасочным портретом гитлеровца. Это на чью сторону пропаганда выходит? – тоже весьма неприятным тоном заявил Быстров. Умел Рыбоглаз нагнать морозу, оказывается, таким злым его Берестов еще не видел.
– А ты упорствуешь, нехорошо. Это, что характерно, не только моя точка зрения, а… – тут гость невозмутимо и как-то победно показал указательным пальцем наверх.
Оба его собеседника глянули наверх, ничего, кроме потолка деревенской хаты не увидели. Помолчали, гость прихлебывал остывший сладкий чай, которым завершалась довольно богатая по военному времени трапеза.
– Так что, Сережа, не стоит тебе ломить против линии партии. Ненужное это дело. Вас, капитан, это тоже касается. А народу не обязательно знать все, простым людям лучше картина простая и ясная – мы разгромили сильнейшую группировку противника, такого еще не было за всю войну. Этого достаточно, а то, что фрицы немытые уже полгода и самые чистоплюи из них если и могли руки помыть, так только своей мочой, это колхозникам и рабочим знать не обязательно. Тем более что это, в конце концов, не наше дело, решать, что говорить, а что – нет. Наше дело – качественно лечить, не так ли? Вот на том и порешим. А немецкие дела – это их дела. То, что они голодали, это их недоработки, а не наши. Зольдаты на передовой у них последние две недели перед капитуляцией получали по 50 грамм сухарной крошки, да и то не все, а в тылу у них склады с жратвой были, не получалось у них доставить харчи. Бензин кончился, а лошадей съели раньше. И чем нам тут хвастаться? – тонко улыбнулся гость.
Закончился визит вполне дружески, хоть и держался гость чуточку отстраненно, как держится осторожный посетитель в больнице – чтобы и сочувствие показать, и не подцепить чего заразного.
А у Берестова остался неприятный осадочек от беседы.
Старшина Волков, пехотинец
Понял, что и не успел, и не повезло, когда по спине ударило, словно доской с размаху. Доской с гвоздями, потому что треск вспарываемой плоти – его плоти – то ли услышал, то ли почуял, как когда с таким же треском и хрустом врач зуб выдирал. И оглох тут же сразу. Странный писк в ушах только, словно мышиный. Только мышь здоровенная и неживая, а жестяная, пустая внутри. Сел неловко, прислонившись плечом к сильно побитой кирпичной стенке – стоял тут до войны дом, а сейчас только горелая коробка осталась. Сразу же мокрядь горячая противно и тошно потекла по спине и в шаровары (ремень старшина носил не слишком туго затянутым). Закашлялся от рыжей пыли, в облаке которой оказался.
Повертел головой – два толстобрюхих фоккера, вывалившись из-за леска на бреющем, причесали из всех стволов вдоль улицы и уже смылись. Навели шороху, если вкратце. Посреди дороги валялся боец, и
