Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
Капитан озаботился тем, чтобы пулеметы укладывали аккуратно – и как специально кто-то нарочно положил неподалеку кипы немецких газет, вот с помощью аккуратно подложенных и распотрошенных стопок бумаги вороненые тела пулеметов уложили так, чтоб не побились в дороге хрупкие прицелы. Механически глянул на заголовок газеты – еще от 1940 года! Листанул другие – да, старые газеты – и прошлогодние, и даже более давние. Что за склад макулатуры?
– Зашем фдицам эти гасеты? – не удержавшись, спросил техника. Тот сердито глянул, видимо сейчас, когда шел счет патронов, нелепый вопрос его сбил с толку. Мотнул недовольно головой, потом все же ответил, ехидно осклабясь:
– А это фрицы заместо теплой одежды в котел возили. Тулупов нет, так на, зольдат, пук газет, утепляйся!
– Да врешь! – не поверил один из шоферов, самый молодой и конопатый.
– Салага! Сходи к «Штуке», чего рот разинул – вон одномоторный «лаптежник» стоит, там как раз инструкции по газетному утеплению пачками валяются. Давай, давай, еще мне дела нет тебя, балбеса, надувать! – презрительно выдохнул с клубами пара техник.
Шофер вопросительно глянул на капитана и тот кивнул. Сбегал боец быстро, притащил в рукавице аккуратную пачку бумаг. Вот тут уже все удивились и начштаба – особенно. Действительно на типографски отпечатанных картинках наглядно и без всякого стеснения показывалось на примере бодрых и счастливых зольдат, как утеплять газетами тело, голову и ноги немцев. И даже для инструкции по наматыванию портянок место нашлось.
– Портянки неправильно наматывают, недоумки, – заметил один из водителей. Технарь хмыкнул, глядя на их удивление:
– То, что они газетами одеваются, тебя не удивляет? Зимой, на тридцатиградусном морозе в степи с ветерком, а?
– Ну европейцы же, не привычно им… – достаточно беспомощно ответил конопатый водитель.
– Ага. Со времен Наполеона географию так и не выучили. Все, хорош болтать, а то я так до утра патроны не пересчитаю!
Получилось патронов почти восемь тысяч, половина, к радости Берестова – трассеры. Напоследок еще техник ловко и с некоторым шиком продемонстрировал, как с пулеметом обращаться, заряжать и разряжать. Начштаба предпочел бы к этому еще и наставление, но никаких бумаг в гиганте не нашлось, кроме тех, что были вывернуты из карманов дохлых фрицев. Не ожидал такого, отдали ему эти пулеметы без всяких актов, авиация, одно слово. Зачем было так тщательно патроны пересчитывать – так и осталось тайной. Чуть было уже не уехал, ан оказалось, что забинтованный свои обещания помнит, и симпатичная девчушка-оружейница притащила здоровенный, толстоствольный, старинного вида пистолетище, оказавшийся ракетницей, и большущую брезентовую торбу, в которой тремя ящичками были упакованы патроны сигнальных ракет разного цвета. Еще получил пропуск на выезд и пару немецких канистр с бензином, заодно узнав, что девчушку зовут Таня, и она не прочь переписываться с ним. Канистрам порадовался, а от переписки уклонился. Приехал в часть довольный, золотых гор не нашлось, и бочки румынского бензина не получил, зато несколько пулеметов с гиганта, непривычные авиационные патроны с зеленым пояском на пуле и впечатление от аэродрома с брошенными самолетами-великанами. Ну и всякие пустяки. В кузове, кроме канистр, нашелся неожиданно здоровенный двухведерный самовар. Когда Берестов спросил, откуда такое сокровище, водитель, тонко улыбнувшись, ответил, что когда еще ехали к мессершмитту, так в фарах что-то золотом блеснуло. Ну и не поленился, боец, сходил – нашел вот его, самовар этот, гордо стоявший в снегу.
– Видно летуны побрезгали – там тоже фрицы валялись, а для нас брезгливость неуместна, потому как мы – медицинский персонал, и море нам по колено. А агрегат кипятильный хорош, вон какой – геройский, с медалями, – гордо сказал водила, любуясь своей находкой. На груди самовара и впрямь было отчеканено с десяток медалей за победы в разных, давно прошедших, выставках.
Командирский самовар, стоявший посреди летного поля, сверкая начищенными боками, занял почетное место в палатке приема раненых и кипяток в нем никогда не кончался.
Совершенно неожиданно капитан получил нахлобучку с той стороны, откуда не ждал. Комиссар, прискакавший, несмотря на ночное время, полюбоваться пулеметами, которые он тут же прибрал к рукам для обеспечения ПВО медсанбата, неожиданно вставил Берестову пистон, весьма неприятным голосом спросив, почему это адъютант старший так легкомысленно относится к вражеским пропагандистским материалам? Одно дело – балбесы водители, утащившие уже часть вражьих газет на, хотелось бы надеяться, только курительно-сортирные нужды, но начальник штаба должен же думать! Мало ли что там понаписано, а мы тут не проявили бдительности!
Второго фитиля опростоволосившийся капитан получил тут же сразу, как только попытался смягчить ситуацию и показал инструкцию с газетами, тут уж комиссар просто рассвирепел.
– И почему ты об этом только сейчас заговорил? Ты мне должен был сразу же сказать о таком деле – это ж в политотдел корпуса немедля послать надо! Такой материал! Газета вместо шубы – и сами же в этом признаются, сволочи! Нет в тебе капитан, чутья! О чем газеты? – подпрыгнул и разволновался комиссар.
Берестов пожал плечами. Взял из рук комиссара помятый листок, глянул. Не поверил своим глазам, хоть он старательно учил вражеский языки и вполне уже читал написанное странным их шрифтом, но тут запнулся. Перечитал еще раз.
«Рейх интересуют лишь поставки полезного продукта с данной территории. Выживаемость аборигенов для этого необходимым условием не является».
По возможности внятно постарался пересказать комиссару. Тот побагровел.
– Капитан, ты сам понимаешь, что это за текст?
Берестов посопел носом.
– Значит так. Немедленно все газеты изымаем. В присутствии начальника медсанбата и нашего особиста пишем акт. Ты сейчас переводишь, что успеешь, и все это прямо с утра – в политотдел. Ясно?
Ночь Берестову пришлось не спать, письменно переводя самое ошеломляющее из подвернувшейся статьи.
«Меня спрашивают, когда же Рейх получит от захваченных русских территорий хоть какую-то хозяйственную пользу? Отвечаю: никогда, пока там живут русские! Все дело в том, что славяне являются диким народом. Я говорю сейчас не об их неразвитости, разгильдяйстве, лени. А о том, что говорят о животных „дикое“ или „домашнее“. Если последнее может быть приведено к подчинению кнутом, то дикий от природы зверь не станет смирным, когда его побьют. Так же с народами, причем вне зависимости от культуры – африканский негр или цивилизованный француз, подчинившись силе, будет встраивать себя в новый порядок, смирившись со своей более низкой ступенью. Славяне же не способны оценить даже ту должную заботу о них, какую хороший хозяин оказывает
