Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
– Поймаем!
– Распорядись подвесить обоих так, чтобы было видно от ворот больницы. А на шею этой табличку, что ли, приспособь, чтобы сын наверняка узнал свою мать.
– А мальчишку закопать?
– Нет. Пусть в последний раз повидает брата. И ещё…
Дани с плохо скрываемым раздражением посмотрел в преданные глаза своего ординарца.
– Я прошу тебя сделать так, как она хотела. Если доведётся, похорони их вместе.
* * *
Эта улица носила довольно странное название: «Первое Мая». По обе стороны бетонной дороги когда-то стояли одноэтажные дома. Участки земли и огороды русские обносят высокими заборами. В этом состоит одна из особенностей местного менталитета. Русские любят считать чужое. И не только считать, но и обобществлять. Возведение высоких заборов всего лишь попытка оградить своё добро от пытливых глаз соседей. Оберегают благополучие. Нищету и убожество в этих местах принято выставлять напоказ. Но в августе 1942 года на улице Первого Мая уже нечего стало ни скрывать, ни демонстрировать. Улица Первого Мая превратилась в поле руин. Проезжая часть улицы была частично восстановлена интендантскими службами. На разборку завалов выгоняли местное население и военнопленных, которых становилось всё больше. К концу августа губернская больница по-прежнему являлась костью в горле командования 2-й Венгерской армии, превращенная большевиками в постоянно гноящееся гнездо сопротивления. Оттуда на улицу Первого Мая прилетали мины. Оттуда на улицу Первого Мая приползали диверсанты.
Тем августовским днём за рулём «хорьха» как обычно сидел Шаймоши. Он уверенно лавировал между воронками – следами минных разрывов. Дани сидел рядом с ним. Он высматривал на дороге неразорвавшиеся мины. Отто Козьма, Алмос Гаспар и Гильдебрант Хельвиг расположились на заднем сиденье. Они миновали группу усталых и оборванных людей, разбиравших завалы недавно обрушившегося дома. Руины перегородили часть улицы, и Шаймоши пришлось притормозить, чтобы пропустить встречный транспорт. Конвоировали пленных пятеро подчинённых лейтенанта Гаспара. Отдавая честь «хорьху», они беззаботно улыбались.
– Надо говорить имьеню Перви май, – коверкая русские слова говорил Алмос. – Так принято у русских. Так, Дани? Они всё имени чего-то.
– Зачем называть улицу именем календарного дня? – спросил Гильденбрандт.
– Ты должен знать это лучше нас, – засмеялся Алмос. – Потому что ты – немец. Первое мая – праздник коммунаров. Все мы знаем, как сильно было влияние коммунаров в Германии, пока фюрер железной рукой не навёл там порядок.
– Хайль! – весело провозгласил Гильбрандт.
– Зиг хайль! – Отто вытянул руку в приветственном жесте и чувствительно задел Дани по затылку.
– Не вижу логики. Зачем мы колесим между этих руин? – проговорил Алмос, но Гильдебрандт не дал ему договорить.
– Видите, видите то дерево? – закричал он.
– Это тополь, – сказал Отто.
– Какой там тополь! Это огромная яблоня! Видите под ней крышу?
– Мне больше нравятся черепичные крыши, – проговорил Алмос.
– Неважно черепичная она, жестяная или какая-то ещё! Это целая крыша! Понимаете?
Судя по всему, Шаймоши разбирало любопытство. «Хорьх» увеличил скорость и закачался на колдобинах русской дороги, как лодчонка на волнах Дуная. Скоро верный ординарец Дани притормозил у калитки.
Действительно, по странному стечению обстоятельств дом за номером 28 оказался единственным уцелевшим в ряду домов на чётной стороне улицы Первого мая. В отличие от остальных этот дом не был обнесён высоким, глухим забором. Живописный полисадник отгораживал от улицы выкрашенный синей краской, низенький штакетник. На синие ставни отбрасывала тень крона огромной, обильно плодоносящей яблони. Дорожка, ведущая от калитки к дому, была посыпана мелким щебнем. По обе стороны от неё цвели бело-розовые цветы. Чисто вымытые ступени крыльца устилал пёстрый домотканый коврик. На травке под яблоней уже стоял круглый стол на гнутых ножках и несколько стульев. Дани в изумлении уставился на белоснежную скатерть. Ему вдруг сделалось страшно. Что если прямо сейчас со стороны больницы прилетит снаряд или мина? Что если убийственное орудие поднимет в воздух столб чёрной пыли и чьи-нибудь кровавые ошмётки запятнают безупречную белизну крахмального льна?
– В этом доме живут не русские, – заявил Отто.
– Так точно! – засмеялся Гильденбрандт. – Хозяйка дома – немка. Её зовут Мария Иванова.
– Как-как? – изумился Отто, а Дани захохотал:
– Мария Иванова! Типично немецкое имя!
– В этих местах женщины берут фамилии своих мужей. Именно это обстоятельство помогло Марии избежать репрессий и выселения в Сибирь. Её девичья фамилия Фишер.
– Мери Фишер – как мило! – буркнул Алмос. – Но только вот что я вам скажу: видимо, большевики совсем уж тупы. Даже по вешнему виду дома, по этой вот белой скатерти можно определить, что тут живут не русские люди.
– Война приучает нас ко многому. Плохому и хорошему, – раздумчиво заметил Отто. – Сейчас белая скатерть из льна кажется нам экзотической роскошью. В то время как…
Но Гильдебрандт не имел привычки дослушивать речи товарищей до конца.
– Смотрите! Это же настоящий фарфор! Мери накрыла на пять персон! – вскричал он.
И действительно, стол был сервирован с нездешним изяществом. Белый фаянс тарелок, чистейшее стекло бокалов и – о чудо! – мельхиоровые с оригинальной гравировкой вилки и ножи. Настоящая роскошь! За их спинами, в той стороне, где располагалась губернская больница, ухнул разрыв.
– Боже! Только не сейчас! – взвыл Алмос.
– Нам надо торопиться, – проговорил Отто. – Отпразднуем рождение Дани под звуки битвы, а потом и сами ринемся в бой.
– Старина Якоб предрекал нам затишье, – сказал Дани. – Кстати, он и сам обещал непременно быть. Якоб, конечно, заскорузлый солдафон. Однако благодаря его искусству мы всё ещё живы.
– Хайль! – рявкнул Гильдебрандт.
– Зиг хайль! – Отто выкинул правую руку вперёд.
– Ну-ка, Дани! Оцени! – Гильдебрандт запрыгал вокруг стола. – Оцени! Ты же эксперт в таких делах! В кафе «Жебро» сервировка была не намного хуже, а?
– Напитков нет у нас толковых, – буркнул Шаймоши. Он уже выгружал из багажника «хорьха» корзины со снедью. – Ни игристых вин, ни спокойных. Только бренди, и тот ординарный.
А от крыльца к ним уже спешила хозяйка дома, полная и румяная русская немка Мария Генриховна Иванова.
* * *
Обильная закуска, бренди, относительный уют – вот иллюзия мирной жизни. Войне и запустению пока не удавалось проникнуть на этот крошечный клочок земли. Пухленькая и немолодая, совсем мирная с виду Мери Фишер успешно отбивала все её наскоки. Вдоль выкрашенного синей краской штакетника Марии Фишер обильно цвели желтые цветы на длинных ножках. За их пышными листьями скрывалась пустая улица, по которой лишь изредка проезжало моторное транспортное средство или гужевая повозка. Запустение соседних подворий скрывал высокий забор. На зады дома вела аккуратная, посыпанная гравием и обложенная кирпичом дорожка. Домик вдовы Фишер не потерял ни одного оконного стекла. На окнах цвели герани и колыхались белые, кружевные занавески.
Закуска на столе претендовала на изысканность, памятную по эпохе
