Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Больше всего она боялась, неожиданно открыв дверь, застать Антония врасплох и увидеть, каким было его лицо, когда он находился в комнате один. Но стучать она тоже не хотела — раньше у них это не было принято и только еще больше подчеркнуло бы их отчужденность. Однако, подходя к кабинету, она никогда не забывала предупредить Антония о своем приближении.
И сейчас тоже не забыла. Громко хлопнув кухонной дверью, она медленно шла через большой холл и покашливала, заранее зная, что Антоний будет сидеть за столом, деловито склонившись над бумагами. Так и оказалось.
Она поставила чашку на стол, но не смогла сразу же уйти.
— Вот чай, — сказала она вполголоса.
— Спасибо. — Косецкий кивнул уродливой бритой головой.
Она заметила, что лежавшая перед ним газета раскрыта на той же странице, что и утром, когда она заходила сюда в последний раз. Алиция отошла к окну, ей стало неловко, что у мужа при взгляде на него беспокойно бегают глаза. Она чувствовала, что он не в силах овладеть собой. Внешне он был спокоен, но в исподлобья глядящих глазах отражался скрытый, непонятный для нее разлад.
За окном, до половины забитым фанерой, белели цветущие яблони. И хотя на дворе было еще светло, в комнате царил полумрак.
Алиция переставила аспарагус на середину подоконника.
— Тебе не холодно?
— Нет, — поспешно ответил он.
Она проверила, не надо ли полить цветок. Оказалось, что земля в горшке достаточно влажная. Не найдя для себя никакого дела, она уже хотела уйти, но вдруг к глазам подступили тяжелые, жгучие слезы. Алиция испугалась, что не справится с собой и разрыдается. Закусив губу, она инстинктивно прижала руки к груди, словно хотела унять, подавить в себе боль и чувство беспомощности. Антоний со стуком поставил чашку на блюдце. То, что он, не дожидаясь ее ухода, начал пить чай, показалось ей хорошим предзнаменованием, и она воспрянула духом. Но, боясь, как бы ее не выдал голос, заговорила не сразу:
— Ну, как чай? Не очень слабый?
— Нет, в самый раз.
Ей почудились в его голосе теплые нотки, и, обрадованная, она быстро обернулась к нему. Антоний сидел, низко склонившись над столом, и маленькими глотками отхлебывал чай, держа чашку обеими руками, словно желая согреть их. Алиция молчала, потрясенная этим жестом — жестом нищего. Когда Антоний заметил взгляд жены, глаза у него снова беспокойно забегали, но он отвернулся и поставил чашку на блюдце.
— Чай замечательный. Давно я не пил такого.
Алиция задумалась.
— У нас с чаем тоже было трудно. Достать можно было, но за большие деньги.
Сказала — и сразу пожалела, что так необдуманно, из-за такого пустяка сравнила свою жизнь на свободе с его жизнью там, в лагере. И чтобы загладить неловкость, торопливо сказала:
— Знаешь, я встретила Франека Подгурского.
Косецкий не выказал никакого интереса.
— Он очень рад, что ты вернулся. Он уже знал об этом.
— Знал? — Косецкий поднял голову. — От кого?
— Почем я знаю? Наверно, кто-нибудь тебя видел. Сам знаешь, как это бывает.
Косецкий снова взял чашку.
— Может быть.
Алиция подошла ближе.
— Он все время скрывался…
— Кто?
— Подгурский.
— А, Подгурский!
— Он хочет с тобой увидеться.
Антоний ничего не сказал, только наклонился над газетой и подпер голову рукой так, что заслонил лицо.
— По-моему, надо его принять, если он придет, — неуверенно сказала Алиция.
Косецкий встал, резко отодвинув стул.
— Я уже говорил, что не желаю никого видеть! — закричал он, но тут же взял себя в руки и уже спокойней прибавил: — Во всяком случае, пока.
Он прошелся несколько раз вдоль стола и снова вспылил:
— Сегодня Станевич, завтра Подгурский, послезавтра еще кто-нибудь, а через два дня здесь соберется целая толпа любопытных… Имею я право отдохнуть после всего, что было, или нет?
Алиция прижала руки к груди.
— Мне тоже нелегко жилось. Не думай, что здесь было легко.
Косецкий остановился.
— Разве я думаю, что тебе было легко? Но какое это имеет отношение к Подгурскому?
— Вот именно, что имеет. Только ты этого не замечаешь… тебе кажется… а я ведь тоже человек и заслужила хоть немного… потому что у меня больше нет сил, никаких сил…
Она стояла в той же позе, словно для защиты прижав руки к груди, и вдруг тихо заплакала. Крупные слезы покатились по ее увядшим щекам, и все тело сотряслось от сдерживаемых рыданий.
Антоний не пытался ее успокоить. Он неподвижно стоял за столом, глаза у него были опущены, а лицо ничего не выражало.
— Ну, перестань…— сказал он наконец. — Зачем так нервничать? Толку от этого все равно никакого.
— Сил моих больше нет, — повторила она прерывающимся голосом. — Мне так тяжело…
— Что тебе тяжело?
— Да все.
Косецкий пожал плечами.
— Что значит: все? В конце концов, все мы живы, здоровы, и даже дом у нас есть, — прибавил он с иронией. — Чего ж тебе еще надо?
Она вытерла платком покрасневшие глаза и кивнула в знак того, что все понимает.
— Тогда в чем же дело?
Она снова заплакала. На этот раз Антоний решился покинуть свое убежище за столом и подошел к жене.
— Успокойся. — Он положил ей руку на плечо. — Это все нервы.
Сказал, и сразу отошел, и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате. Алиция посмотрела на него сквозь слезы.
— Знаю, что нервы. Но ничего не могу с собой поделать!
Косецкий остановился.
— Разве я тебя упрекаю? Это пройдет. Все проходит. Постепенно все утрясется…
Алиция ждала от него утешения, а он говорил так неуверенно, что она почувствовала себя еще более несчастной. Она вспомнила о сыновьях, о доме, о пропавших деньгах…
— Я иногда уже ни во что не верю, — сказала она упавшим голосом. — Как подумаю обо всем, просто жить не хочется.
— Это только так говорится! — Он пренебрежительно махнул рукой. — Жить всем хочется.
— Зачем? Для кого?
Антоний молчал.
— Ты все меряешь на свой аршин…
— Я?
— А другим ведь тоже пришлось немало пережить. Не все были в лагере, но здесь временами было не лучше…
Косецкий остановился в темном углу.
— Говоришь, я всех меряю на свой аршин?
— А разве нет?
— Может быть.
И вдруг он неестественно громко и неприятно засмеялся. Алиция вздрогнула и отняла платок от глаз. Но в сгустившихся сумерках она не могла разглядеть лицо мужа, в темноте вырисовывался только его силуэт. Смех его напоминал надрывный сухой кашель, и Алиции стало жутко.
— Антоний! — испуганно закричала она.
Он мгновенно утих, и в полутемной комнате наступило молчание. Оно длилось долго. Наконец Алиция, с трудом преодолевая внутреннюю дрожь, спросила:
— Может, тебе принести еще чаю?
— Спасибо, — послышалось из темноты. — Мне ничего не надо.
IV
День клонился к вечеру, когда Щука с Подгурским вернулись в город. Рынок выглядел иначе, чем два часа назад. Он опустел, и его заволакивал сизоватый сумрак. На фоне светло-зеленого неба еще резче выделялись рыжие силуэты сгоревших домов. С наступлением весеннего вечера людские толпы в поисках прохлады устремились в сторону парка Костюшко и Аллеи Третьего мая. Была суббота, вечер был теплый и ясный, хотя немного душный.
Посреди рыночной площади еще стояло несколько грузовиков, но суетившиеся вокруг них солдаты готовились к отъезду. По радио передавали мазурку Шопена, и над затихшей площадью она звучала как-то особенно громко. По противоположной стороне площади, занимая почти весь тротуар, шагали четверо патрульных. Их длинные тени сливались с тенью каштанов. Вот они приостановились на углу и свернули в первую, уже темную, улицу.
Подгурский затормозил у «Монополя» и первым вышел из машины, за ним с трудом вылез Щука. Два милиционера, сидевшие сзади, выскочили следом за ними. Перед гостиницей было пусто. Поодаль стояли три извозчика.
— Значит, в девять, товарищ Щука? — сказал Подгурский.
Щука сдвинул шляпу на затылок.
— Ах да, этот банкет! Совсем из головы вылетело. А нельзя ли его отменить? Признаться, пировать у меня сегодня нет никакого желания.
— Охотно верю, — согласился Подгурский. — Но ничего не поделаешь. Это затея Свенцкого.
— А народу много будет?
— Человек пятнадцать.
— Больше чем достаточно. Ну что ж, придется идти.
— Вы останетесь в гостинице?
Щука задумался.
— Посмотрю, может, выйду. У меня здесь дальние родственники есть.
— В Островце?
— Сестра жены.
— Что вы говорите? А я не знал, что у вас есть жена.
— Была. Она умерла.
Подгурский смутился. Щука, должно быть, это заметил.
— А что касается моей свояченицы, вы, как местный житель, должны знать ее мужа, хотя бы понаслышке. Его фамилия Станевич.
— Майор?
