Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Подгурский затормозил у «Монополя» и первым вышел из машины, за ним с трудом вылез Щука. Два милиционера, сидевшие сзади, выскочили следом за ними. Перед гостиницей было пусто. Поодаль стояли три извозчика.
— Значит, в девять, товарищ Щука? — сказал Подгурский.
Щука сдвинул шляпу на затылок.
— Ах да, этот банкет! Совсем из головы вылетело. А нельзя ли его отменить? Признаться, пировать у меня сегодня нет никакого желания.
— Охотно верю, — согласился Подгурский. — Но ничего не поделаешь. Это затея Свенцкого.
— А народу много будет?
— Человек пятнадцать.
— Больше чем достаточно. Ну что ж, придется идти.
— Вы останетесь в гостинице?
Щука задумался.
— Посмотрю, может, выйду. У меня здесь дальние родственники есть.
— В Островце?
— Сестра жены.
— Что вы говорите? А я не знал, что у вас есть жена.
— Была. Она умерла.
Подгурский смутился. Щука, должно быть, это заметил.
— А что касается моей свояченицы, вы, как местный житель, должны знать ее мужа, хотя бы понаслышке. Его фамилия Станевич.
— Майор?
— Он самый. Командовал полком островецких улан. Теперь он, кажется, уже полковник.
— Ну да? Неужели тот самый Станевич из армии Андерса?
— Почему это вас удивляет?
Подгурский засмеялся.
— Как-то не укладывается в голове: вы и Станевич.
— Ну, чего только не бывает в польских семьях. Итак, значит, в девять.
— Да. А завтра ровно в семь я заеду за вами.
В ближайшие два дня, воскресенье и понедельник, им предстояло посетить партийные организации повята.
— Да, я помню, — ответил Щука.
Он дошел до подъезда и вдруг вернулся. Подгурский стоял возле машины.
— Забыли что-нибудь?
— Да. Только сейчас вспомнил. Вы увидите этого… судью?
— Косецкого?
— Да.
Подгурский посмотрел на часы.
— Скоро половина восьмого. Я как раз к нему собираюсь.
— Ну, вот и хорошо. Передайте ему…
— Что вы хотите с ним встретиться?
— Да. Скажите, что товарищ по лагерю…
— Я просто назову вашу фамилию.
— Это как раз не обязательно. Моя фамилия ему ничего не скажет. Просто: товарищ по Грос-Розену.
— Понятно.
— Если он ничего не имеет против, пусть зайдет ко мне. Скажем, во вторник. Только вот в котором часу?
— Во вторник утром похороны Смолярского и Гавлика.
— Значит, после обеда. Между пятью и шестью.
— Во вторник, между пятью и шестью, — повторил Подгурский. — Номер вашей комнаты?
— Семнадцать.
Низенький, лысый портье в очках, делавших его лицо еще шире, разговаривал с молодым человеком в летнем пальто и коричневой шляпе, который стоял, облокотившись на конторку. Увидев Щуку, портье встал на цыпочки и снял с доски ключ.
— Пожалуйста, семнадцатый.
Щука прислонил палку к конторке.
— Сигареты есть?
— Американские, венгерские — какие желаете?
— Давайте американские.
Щука заплатил и тут же у конторки распечатал пачку «Честерфилда». Прежде чем он успел достать спички, стоявший рядом мужчина услужливо вынул зажигалку из кармана пальто.
Это был молодой парень, лет двадцати с небольшим, брюнет с голубыми глазами и длинными, девичьими ресницами.
— Спасибо, — буркнул Щука и, прикурив, протянул пачку молодому человеку и портье.
Оба взяли по сигарете. Парень развязно приложил руку к шляпе и сразу же закурил. Толстяк портье засунул свою сигарету за ухо.
Из глубины холла, где была стеклянная дверь с надписью «Ресторан», доносились нестройные звуки джаза. Портье перехватил направленный в ту сторону взгляд Щуки.
— Оркестр из Варшавы, — доверительно сообщил он. — В десять начало. Стоит послушать. Выступает Ганка Левицкая.
— Да?
— Может, заказать столик?
— Нет, спасибо. — Щука сунул сигареты в карман. — А вот завтра без четверти семь прошу завтрак в номер.
Портье взял карандаш и записал.
— Слушаюсь. Номер семнадцать, завтрак в половине седьмого.
— Достаточно без четверти семь.
— Без четверти семь, — повторил портье. — Освобождаете номер?
— Нет. Уезжаю на несколько дней, но номер оставляю за собой.
Щука взял ключ и, прихрамывая, стал подниматься по лестнице, покрытой красным ковром. Молодой человек снова облокотился на конторку.
— Симпатичный тип. Кто он такой?
Портье пожал плечами.
— Приезжий. Что теперь еще можно сказать о человеке?
— Верно, — безразличным тоном сказал парень и безо всякого интереса посмотрел вслед Щуке.
Щука, тяжело опираясь на палку, поднялся на первую площадку. Снизу он казался еще больше и шире в плечах.
Парень обернулся к портье.
— Ну, так как же насчет комнаты?
— Никак. — Портье недружелюбно посмотрел на него поверх очков. — Я ведь уже сказал, что свободных нет.
Отказ не смутил парня.
— Видите ли, — начал он вкрадчиво, — я приехал сюда ненадолго, всего на три, на четыре дня. Временно остановился у знакомых, но, понимаете ли, по некоторым соображениям мне нужна отдельная комната…
Портье явно заинтересовался.
— Женщина?
Парень осклабился, показав два ряда белых, здоровых зубов.
— Угадали! Но комната может быть и на одного — поместимся.
Он расстегнул пальто и достал из кармана пиджака несколько смятых купюр.
— Дайте мне пачку сигарет.
— Американских?
— Нет, венгерских. Венгерские крепче.
Он положил на конторку пятьсот злотых. Портье покосился на деньги.
— Сейчас дам сдачу, — помедлив, сказал он.
Парень сдвинул со лба шляпу.
— Не беспокойтесь, пожалуйста!
Портье, пробормотав что-то себе под нос, сунул деньги в карман и с озабоченным лицом склонился над списком постояльцев.
— Ну, вот видите… занято, занято, двадцатая должна была сегодня освободиться, но не освободилась. Третий этаж весь занят… На сколько вам нужно?
— Дня на два — на три. До вторника.
— До вторника? Ну, до вторника, может, что-нибудь найдется.
— Вот видите!
— Я думал, вы надолго.
— Что вы! Во вторник возвращаюсь в Варшаву.
Портье поднял голову.
— Из Варшавы?
— А вы думали?
— Я тоже жил в Варшаве. Работал в гостинице «Савой», — может, знаете?
— На Новом Святе?
— Пятнадцать лет оттрубил. Срок немалый, а?
— И во время восстания в Варшаве были?
— Конечно! — ответил тот с гордостью. — До последнего дня. А вы?
— Я? Еще бы! Сначала в Старом городе, потом в центре.
— По канализационным трубам уходили?
— А то как же!
— Моя дочка была на Чернякове. Может, вы ее знали? Бася Борковская. Сейчас покажу карточку…
Толстяк достал бумажник, порылся в нем и извлек слегка помятую любительскую фотографию.
— Вот только один этот снимок и сохранился. Посмотрите, может, встречали ее.
Парень взял фотографию. На ней была снята в солнечный день на пляже стройная, смеющаяся девушка в купальном костюме.
— Вроде нет. Красивая девушка. Жива?
— Где там! Погибла в самом начале восстания. А сына угнали в Германию.
— Куда?
— Куда-то к голландской границе.
— Значит, его уже освободили. Слышали сегодняшнюю сводку?
— Слышал. Ну и что? Люди даже радоваться разучились.
Парень прикурил от окурка новую сигарету. Портье покачал головой и вздохнул.
— Так-то, молодой человек… Люди на себя стали не похожи. Без Варшавы как без рук… даже хуже! Вы еще молодой, доживете, когда ее, лет этак через двадцать, восстановят. А вот когда тебе уже за пятьдесят…
Парень улыбнулся.
— Посмотрели бы вы, как цвели каштаны на Аллеях и в Уяздовском парке!
— Что вы говорите! — удивился портье. — Неужто цвели?
С улицы вошли двое — крашеная блондинка средних лет и молодой мужчина в узком пальто; они о чем-то громко, раздраженно спорили, но, войдя в холл, замолчали.
— Мое почтение, — приветствовал их портье. — Двадцать второй к вашим услугам.
Мужчина взял ключ. На лестнице они снова начали ссориться.
— Значит, говорите, цвели каштаны на Аллеях…— повторил портье.
Он еще раз пробежал глазами список и довольно потер руки.
— Эх, чего там… Хотел дать вам номер на четвертом этаже, но это, с позволенья сказать, клопиная дыра. Занимайте восемнадцатый на втором, вы это заслужили. У меня, знаете, всегда есть один-два номера в резерве для настоящих довоенных господ. Иначе не проживешь, верно?
— Верно. — Парень подмигнул. — Все в порядке. Я знал, что мы с вами договоримся.
Портье снова потер руки.
— Варшавяне должны друг дружку выручать, верно? Вещи у вас с собой?
Парень показал на портфель, лежавший на конторке.
— Немного.
— Достаточно. Было и того меньше.
Он вынул из кармана удостоверение личности, выданное еще при немцах. Портье поправил очки и, наклонившись низко над конторкой, стал заполнять бланк.
