Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Эти события запечатлелись в памяти так же ярко, как и тот давний осенний день. Проходя по мосту через Среняву, Алиция всегда вспоминала, как советские солдаты не хотели пропускать ее на другой берег. С реки дул ледяной ветер. По главной улице непрерывным потоком шли танки, моторизованная пехота, мотоциклы, артиллерия. В конце концов выручило знание русского языка — ее пропустили. Среди грохота и скрежета металла она поднималась в гору, то и дело пускаясь бегом. Но солдаты на каждом шагу окликали ее и задерживали. Снег скрипел под ногами, а изо рта вырывались клубы пара. Там и сям на тротуаре валялись убитые лошади. Дальше дорогу перерезали опустевшие щели и противотанковые рвы. Когда она достигла первых домов, под ногами захрустело битое стекло. В воздухе тучей летали белые перья. Поодаль кто-то наяривал на гармошке плясовую. Потом наступила ночь.
Алиция заперлась у себя и забаррикадировалась, но ни на минуту не сомкнула глаз. Стекла были выбиты, и, несмотря на закрытые ставни, по комнатам гулял ветер. Зажечь свет она боялась. В дверь то и дело ломились солдаты. В темноте раздавались их крики и песни. Время от времени автоматные очереди врывались в тревожную ночь. Над городом стояло огромное зарево, и из его неподвижной глуби, словно со дна полыхающей ночи, доносился неумолчный гул орудий.
III
Стояли чудесные весенние дни. Нежно-зеленые деревья, окутанные белым облаком цветов и как бы парящие над землей, на первый взгляд скрывали следы разрушений. Но Алиция знала наперечет все раны своего дома. Она думала о нем, как о тяжелобольном человеке. Его некогда исправный, четко работавший организм разладился и нуждался теперь в заботливом и всестороннем лечении. Но денег не было — и ремонтом приходилось заниматься урывками.
Зимой в сильные морозы полопались водопроводные трубы. Вставить стекла было не на что. Дом не отапливался и весь пропитался сыростью. Требовалось немедленно исправить множество мелких повреждений. Крыша протекала, и у двух комнат наверху был нежилой вид. Снаружи стены были исцарапаны осколками снарядов, окна забиты фанерой, крыша разворочена — так плачевно выглядел этот когда-то чистенький и аккуратный дом!
Алиция целые дни проводила за ткацким станком, и, хотя спрос на домотканые изделия был большой, никак не могла свести концы с концами. По временам у нее опускались руки и не было ни сил, ни — самое страшное — желания бороться с охватывающим ее безразличием. До сих пор она жила в постоянном нервном напряжении, а теперь, когда не нужно было днем и ночью преодолевать страх, все чаще ощущала внутреннюю пустоту. Иногда ей становилось жутко, и тогда она, стряхнув с себя оцепенение, лихорадочно и торопливо начинала припоминать всякие дела и обязанности, ища в этом спасение. Но обязанностей и дел было не счесть, а сумасшедшая работа так изматывала, что ее охватывало отчаяние. К чему все это? Какая жизнь ждет их?
Правда, самое тяжелое позади, но теперь, на пороге новой жизни, оказалось, что годы войны опустошительным ураганом пронеслись в душе, измучили, задергали, пришибли и, словно не исчерпав своей разрушительной силы, перешагнули границу прошлых событий, отравляя будущее, надеждой на которое человек живет в самые тяжелые минуты.
Обойдя, как обычно, вокруг дома, Алиция постучала в дверь кухни. Звонок у парадного не работал, а стука тугая на ухо Розалия не могла услышать. Алиция все собиралась заказать побольше ключей от входной двери, но пока их было только два, и ими завладели сыновья.
Розалия открыла не сразу. Это была полная, шестидесятилетняя женщина с гладко прилизанными седыми волосами и маленькими глазками на большом красном лице. Как все глухие, она говорила очень громко.
— Приходил кто-нибудь? — спросила Алиция.
Оказалось, заходила жена майора, Станевич, знакомая Косецких еще по довоенным временам; с ней Алицция не раз ездила в деревню за продуктами.
— Давно?
— С час назад! — прокричала Розалия. — Сразу же ушла. Пан судья не принял ее.
Алиции неприятно было это слушать, но она вступилась за мужа:
— Он очень устал, ему нужно отдохнуть…
Розалия пожала массивными плечами.
— А то как же! Разве я что говорю? Конечно, надо человеку отдохнуть.
Алиция прошла в холл. Там было пусто, темно и неуютно. Розалия последовала за ней.
— А больше никого не было?
— Фабианский сверток с шерстью принес.
— Принес? — обрадовалась Алиция. — Вот хорошо! Где же он?
— Ушел.
— Я не про Фабианского спрашиваю, а про шерсть.
— А я почем знаю? — рассердилась прислуга. — Унес с собой.
— Как это унес?
— А так. Сказал, что без денег не оставит.
Алиция пришла в отчаяние.
— Боже, что за человек! Ведь мы всегда платим сразу.
— Я ему то же самое говорила.
— А он?
— Сказал, раз вас дома нет, он не может оставить шерсть, ему срочно нужны деньги.
— Ах, боже мой! — огорчилась Алиция. — Теперь так трудно с шерстью…
— Он сказал, что дома у него еще есть. Только дороже. По три тысячи.
Алиция задумалась.
— Ничего не поделаешь, придется взять. Только нельзя откладывать, завтра она может еще подорожать.
— А как же. Он сам это сказал.
— Прямо так и сказал? Ну что за человек! — Вдруг ее охватило нетерпение. — Розалия, ступайте к Фабианскому, да поскорей.
— Ладно. А не ветрено?
— Ну какой сейчас ветер? Такая теплынь на дворе… Вы собирайтесь, а я принесу деньги.
Она прошла в спальню.
До войны спальня Косецких помещалась наверху, но так как крыша протекала, пришлось перебраться вниз вместе с оставшейся после немцев мебелью. Эта мебель не давала Алиции покоя. Занявший в свое время виллу Косецких начальник по найму рабочих, одержимый, как и большинство гитлеровцев, манией все переделывать на свой лад, обставил дом по собственному вкусу, который оставлял желать лучшего. Теперь комнаты стали чужие. Алиция ясно, до мельчайших подробностей, помнила свой дом таким, каким он был до войны, и никак не могла освоиться с новой, непривычной обстановкой. Потратив много сил, она переставила мебель по-своему, но это не помогло. Она чувствовала себя в своем доме, как в гостях, и всякий раз, входя в спальню, не могла без отвращения смотреть на безвкусную роскошную тахту колоссальных размеров, широкий шкаф, мягкие кресла и литую люстру. Комната была обставлена, как шикарный гостиничный номер.
Розалия остановилась в дверях.
— А денег-то хватит?
— Как же может не хватить? — удивилась Алиция. — Ведь я только вчера получила четыре тысячи за серо-зеленый отрез…
Розалия подозрительно посмотрела маленькими глазками на хозяйку.
— А я откуда знаю? Вы мне ничего не сказали.
— Как это не сказала? А вчера вечером?
Старуха не на шутку рассердилась:
— Я хоть и глухая, а слышу, когда мне говорят.
Алиция хотела было настоять на своем, но, взглянув на Розалию, раздумала.
— Ну, хорошо. Может, я и в самом деле забыла…
— Конечно, забыли.
— Во всяком случае, деньги у нас есть.
Она открыла этот, как она его про себя называла, мерзкий немецкий шкаф и из-под стопки прохладных простыней достала старенький отцовский бумажник, в котором много лет подряд хранила деньги на текущие расходы. «Боже мой, и чего только он, бедняга, не перенес на своем веку!»— растрогалась она. Кроме нескольких фотографий, это была единственная память о родителях. Алиция открыла бумажник и обмерла. Он был пуст.
Потрясенная, она застыла на месте. И только чувствовала, как на висках выступает холодный пот. Она еще раз пошарила во всех отделениях. Пусто. «Главное, не волноваться…»— сказала она себе и стала припоминать: вчера положила деньги в бумажник, а сегодня, собираясь в город, из восьми пятисотенных бумажек взяла одну на мелкие расходы, сунув остальные на место. Нет, она не могла ошибиться. Но на всякий случай она дрожащими руками перебрала простыни и, ничего не найдя, начала перерывать всю полку.
Между тем, не видя, что делает за дверцами шкафа хозяйка, Розалия стала терять терпение.
— Коли идти, так идти… А то темнеть начнет…
— Сейчас, сейчас, Розалия! — неестественно громко сказала Алиция. — Идите одевайтесь.
— А деньги?
Алиция сжала ладонями виски.
— Что, Анджей дома?
— Анджей?
— Я спрашиваю, он дома?
— Дома. Недавно вернулся. А сейчас у него приятели сидят.
Алиция заколебалась.
— А где Алик?
— Алик? Разве он сидит когда-нибудь дома? Вы за дверь — и он убежал куда-то.
Наступила тишина.
— Идти, что ли? — буркнула Розалия. — Что-то я ничего не пойму…
— Я ведь сказала вам, одевайтесь. Сейчас принесу деньги.
Когда Розалия наконец ушла, Алиция закрыла шкаф. Но, сделав несколько шагов, вернулась, распахнула дверцы и стала опять перебирать простыни. Все напрасно. И она снова закрыла шкаф. Вдруг в большом зеркале, на расстоянии вытянутой руки, она увидела свое побледневшее, постаревшее лицо и испугалась: такой страдальческий у нее был взгляд. Алиция машинально подняла руки и стала поправлять волосы. Было так тихо, словно дом вымер. Из соседней комнаты, где теперь помещался кабинет Антония, не доносилось ни звука. Только в саду весело щебетали птицы.
