Марк Хелприн - Солдат великой войны
Дни проходили на стрельбище, на плацу или в казарме, где оранжевый свет напоминал цвет апельсинового мороженого, которое ели на Вилле Боргезе, и вот наконец выдался случай, когда Алессандро мог осуществить задуманное. Их назначили часовыми в ясный и ветреный апрельский день, а всех остальных речных гвардейцев повезли на стрельбище. Пока они рассаживались по вагонам маленького поезда, который должен был доставить их к дюнам, Алессандро смотрел в узкие окна под самым потолком и видел горные хребты и скользящие по небу облака, цвет последних варьировал от нежно-голубого до грязно-серого. Хотя, начав спуск к Адриатике, такие облака могли разразиться оглушительным громом и обрушить на землю множество молний, пока они находились еще очень высоко, а потому могли только плыть.
Алессандро пересек пустую казарму. Подошел к Гварилье, с винтовкой на плече стоявшему у двустворчатой двери в дальнем конце казармы. За ней был двор с железными воротами, по бокам которых росли высоченные буки. Деревья только-только покрылись листвой, но ветер сбросил часть листьев, словно глубокой осенью.
– Мы одни. – Слова Алессандро разнеслись по пустой казарме. Курчавый Гварилья, который позволил себе раскурить сигару, улыбнулся.
– Как ты доберешься до Венеции, Алессандро? – спросил он. – В городе полмиллиона военных полицейских, а у нас нет знаков отличия.
– Воспользуюсь опытом Орфео.
– Кто это?
– Это все его рук дело.
– База сборки мин?
– Нет.
– Война?
– Нет.
– Тогда что?
– Все.
– Он что – вроде Сатурна или Зевса?
– Он – источник хаоса и обретается в Риме.
Гварилья несколько раз затянулся сигарой.
– Хотел бы я с ним познакомиться.
– Может, когда-нибудь и познакомишься. Он бы вышел сухим из воды, и я тоже выйду.
Алессандро зашел в каморку лейтенанта, которая располагалась за низкой перегородкой. Взял батальонную курьерскую сумку, перебросил через плечо.
– И что? Батальонный курьер должен знать пароль и иметь знаки отличия, как все.
Алессандро отцепил один из золотых эполетов лейтенанта от парадного мундира, который висел на перегородке. Прикрепил к фуражке на месте кокарды, и золотые кисточки засверкали, точно электрическая лампочка.
– Ты рехнулся, – подытожил Гварилья.
* * *В Венеции Алессандро проходил мимо настоящих посыльных с батальонными курьерскими сумками и плюмажем, но ни они, ни кто-либо еще не удостоил его и взглядом. Перейдя Большой канал, он принялся жадно впитывать в себя все, что не имело никакого отношения к армии. Его взгляд ухватывал каждую веточку каждого растения, каждый изгиб резьбы по камню или кованой решетки, разнообразие цветов, женщин в свободных или облегающих платьях, ресторанные кухни, где кипела работа, детей – некоторых из них он поднимал и целовал, потому что больше года не видел ни одного ребенка.
Он хорошо знал Венецию. Воспоминания возвращались к нему, пока он шел по улицам. Потом ему пришло в голову, что неплохо бы перекусить. И хотя инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше всего обойтись пекарней, он решил зайти в «Эксельсиор».
В одиннадцать утра ресторан «Эксельсиор» пустовал. Только несколько английских офицеров зашли на ранний ланч. Алессандро направился к столику у большого окна, выходящего на канал. Хрусталь и серебряные столовые приборы на розовой скатерти приковали его внимание, когда он клал на стул кожаную курьерскую сумку и снимал фуражку.
– Вы были на фронте. – В словах официанта не слышалось вопросительных ноток.
– Два с половиной года.
– И хотите съесть все, что только существует в мире.
Алессандро согласился.
– Нельзя. Вас стошнит. Поешьте вкусно, но не перегружая желудок.
– И что вы мне посоветуете?
– Я принесу.
– Только никаких хлебных палочек и минестроне.
– О чем вы говорите! – ответил официант, уже повернувшись к нему спиной.
И прежде чем двери кухни перестали качаться, он уже вернулся с салфеткой на руке и подносом, на котором стояли три тарелки и графин вина. Одна с раскаленным рыбным супом, вторая – с помидорами и рукколой, третья – со спагетти с мидиями.
– Порции маленькие, но это только первая перемена блюд.
Алессандро ел и попутно напевал и говорил сам с собой. Официант убрал со стола опустевшие тарелки, принес копченую семгу, бифштекс из вырезки и жареные белые грибы, еще один графин вина и бутылку газированной минеральной воды.
– Все это по-прежнему существует, – обрадовался Алессандро.
– Да-да-да, – подтвердил официант. – Только стоит дорого.
– Деньги у меня есть.
Далее последовали телятина под соусом из тунца, яйцо по-флорентийски и речная форель. Когда Алессандро покончил и с этим, официант принес кувшин горячего шоколада, фруктовый салат, шоколадное мороженое и кусок орехового торта со взбитыми сливками.
– Я наелся, – признался Алессандро, справившись с десертом.
– Но это еще не все. – И официант поставил на стол стаканчик персикового бренди и блюдечко с мятными карамельками с очень резким вкусом.
– Где вы их берете? – полюбопытствовал Алессандро.
– С тех пор, как началась война, их делают из нитроглицерина, – пошутил официант.
– По вкусу нитроглицерина в них нет, – возразил Алессандро.
– Вы что, пробовали нитроглицерин?
– Если стреляют часто, воздух настолько пропитывается нитроглицерином, что его привкус надолго остается во рту.
За обед Алессандро отдал четырехмесячное жалованье, а когда вышел из отеля, направился в пекарню и купил батон только что выпеченного хлеба. Часы показывали двенадцать, и он решил немного прогуляться, прежде чем идти к родителям Рафи.
На площади Сан-Марко красивая полнотелая молодая женщина с падающими на плечи светлыми волосами и синими-пресиними глазами держала в руке маленький красный зонтик и на немецком поучала группу полных старушек. Ее фигуру отличали идеальные пропорции, но казалось, что она создана не из плоти и крови, а выкована из железа, и каждым жестом, каждым движением она напоминала рыцаря, размахивающего каким-то смертоносным оружием. Ее рука, толще, чем на картинах Рубенса, но не менее возбуждающая и в тридцать раз более сильная, казалось, могла сокрушать каменные колонны, и жестикулировала она яростно. Когда она рассказывала о достопримечательностях, грудь ее, обтянутая хлопчатобумажной блузкой, колыхалась, а волосы летали из стороны в сторону, если она поворачивала голову.
Алессандро подошел к ней. Она опустила зонтик.
– Извините меня, – обратился он к женщине. – Вы говорите по-немецки.
– Да, я говорю по-немецки, – ответила она на чистейшем, без малейших признаков акцента, итальянском.
– Почему? – спросил он. – Вы же итальянка, так?
– Я – да, но они – нет, – ответила она, посмотрев на старушек, которые терпеливо ждали.
– Немки?
Она ответила утвердительно.
– Мы с ними воюем, – сказал он. – Не так далеко отсюда мы убиваем друг друга. Мы убиваем их сыновей и внуков, а их сыновья и внуки убивают нас.
– Они пожилые женщины, – ответила экскурсовод. – Приехали полюбоваться достопримечательностями Венеции.
На лице Алессандро отразилось изумление.
– Эти старые женщины никому не причиняют вреда. Никто не обращает на них внимания. Они могут приезжать и уезжать.
– Дайте мне ваш адрес, – попросил Алессандро.
– Зачем?
– Хочу когда-нибудь зайти к вам в гости.
– Вы с ума сошли.
– Разве вы не хотите, чтобы я зашел к вам в гости?
Она оценивающе оглядела его.
– Да, хочу, но я живу в Париже, и во второй половине дня мы уезжаем в Верону.
– Когда-нибудь я приду к вам в Париж. Мы займемся любовью. Такое случается.
– Случается, – подтвердила она с улыбкой.
– Что он говорит? Что он говорит? – спросила одна старушка на немецком.
Гид повернулась к ней и ответила на правильном, отменном немецком:
– Он говорит, что придет ко мне в гости в Париже.
Старушки одобрительно закивали.
Алессандро густо покраснел.
– После войны, – вставил он.
– Или во время войны, если сможете. Я живу в проезде Жана Нико. Спросите там, как меня найти, но приходите до того, как я выйду замуж, и до того, как состарюсь.
Она наклонилась вперед, взяла его за руку и поцеловала.
– А-а-а-х! – дружно выдохнули старушки, а потом гид подняла красный зонтик, развернула своих подопечных к Дворцу Дожей и повела туда, по пути объясняя, что они видят перед собой.
* * *Для человека, приехавшего в Венецию без карты, центр города – лабиринт, из которого никогда не выбраться. Как и сама жизнь, дома и лачуги тех, кто живет в глубине, в переулках и тихих местах, никогда не попадают на карту, хватает каналов, больших и малых, и улицы поворачивают так плавно, что человек даже не замечает. В конце концов оказывется, что ты сделал круг, хотя вроде бы шел в одном направлении. Вот и Алессандро, пытавшийся добраться до Гетто[47], оказался в Академии[48].
