Марио Ригони - Избранное
Они положили ранцы на землю и заговорили на венето. До сих пор почти все мои приятели по военной службе были выходцами из Ломбардии, и за много лет я научился неплохо объясняться на их гортанном диалекте.
— Откуда вы? — спросил я.
— Из Италии, — ответил один из новоприбывших.
— Понимаю, что не из Турции. Но из каких мест?
— Тревизо, Беллуно, Витторио, Фельтре. С реки Пьяве.
Они окликали друг друга, пересмеивались и возились со своими ранцами, извлекая оттуда всевозможную снедь, явно домашнего приготовления. Эта их манера встречать жизненные невзгоды шуткой и натолкнула меня на шутливый вопрос.
— А граппы ветерану России случайно не прихватили?
И тут я впервые увидел его. Был он коренастый и такой широкоплечий, что даже казался приземистым, хотя ростом наверняка был больше метра семидесяти. Седоусый, темнокожий, может еще и потому, что давно как следует не мылся, с почти квадратной, гладкой головой, на висках блестели нити седых волос, все в капельках пота. Над кармашком куртки были прикреплены ленточки за участие в абиссинской и албанской кампаниях, а на рукаве — нашивки старшего капрала. «Наверняка призывник тринадцатого года рождения», — сказал я себе. Он вынул из ранца бутылку, подошел и протянул мне.
— На, сержант, пей. Я Бепи из Солиго и эту штуку делаю дома сам. Но не усердствуй, ведь она как елей.
Чего он стоит, я убедился, когда мы снова начали комплектовать взводы и отделения нашей почти полностью уничтоженной роты, размещать солдат по землянкам, распределять продовольствие и отряжать людей в патрули и на боевые посты. Прибывшие с ним младшие лейтенанты, совсем недавно произведенные в чин, и новый капитан, адвокат из Флоренции, привыкший дома к своему кабинету и бумагам, во всем беспрекословно доверялись ему. Бепи из Солиго, не чванясь, работал вместе с солдатами, отдавал приказы за офицеров, и альпийские стрелки с усердием и охотой ему подчинялись. Не из страха перед командирами и не из формальной, уставной дисциплины, а потому что польза от этой общей работы была видна всем. Они точно так же трудились бы на поле или в своей ремесленной мастерской.
Наконец пришел приказ покинуть южные степи и выступать на соединение с другими альпийскими частями, уже находившимися на Дону. Из–за дождей, осенней распутицы да еще тяжелых ранцев наши долгие монотонные марши были на редкость тяжелыми. Мы шли, шли, а казалось, будто даже не сдвинулись с места. За целые дни нам не встречалась ни одна живая душа: ни немцы, ни румыны, ни венгры, ни русские, ни другие итальянцы. Иной раз случалось, правда, наткнуться на группку беженцев — женщин, детей и стариков, которые, словно перелетные птицы в поисках еды, двигались с Севера на Юг. Однажды мы вышли к большой, обступавшей дорогу с двух сторон березовой роще. Белые стройные стволы подымались прямо от бурой земли, а кроны были словно золотистая грива волос. Мы шли, шли, и пути нашему не видно было конца. Как–то нам повстречалась группа русских беженцев, они толкали перед собой тележки с пожитками, ноги их были в обмотках. Беженцы остановились, чтобы поесть с нами вместе лепешки из семян подсолнуха. Но когда нас настиг шум моторов и грохот железа, женщины, старики и дети мгновенно попрятались в роще, которая сразу же укрыла и словно поглотила их. Мимо прогромыхали танки, проехали солдаты с черепами на шлемах, и мы возобновили свой путь к Дону.
Одолев немыслимые расстояния, мы добрались наконец до железной дороги. В центре городка находился склад, в котором можно было получить продовольствие на несколько дней. Каптенармус выдал нам талоны, а капитан приказал подготовить две тележки и выделить пол–отделения. Бепи добровольно вызвался идти за продуктами. Когда двое погонщиков стали седлать мулов, он вместе с тремя самыми расторопными из своих солдат уже был готов.
По дороге он меня наставлял:
— Когда придем на склад, сразу подними шум и отвлеки немецкого офицера. Тяни время, придирайся ко всему: к печатям, маркам, оспаривай вес и количество продуктов, притворяйся, будто ничего не понимаешь, собери вокруг себя побольше народу. Об остальном позабочусь я.
На складе я разыграл комедию точно, как меня учил Бепи. Притом столь искусно, что немецкий капитан совсем растерялся, как, впрочем и его исполнительные солдаты. Бепи и трое его помощников куда–то исчезли. На обратном пути я спросил у Бепи:
— Ну, как дела?
— Неплохо, — ответил он. — Разжились большим куском лярда.
— Только–то?
— Еще тремя колбасами.
— И все?
Помедлив немного, он сказал:
— Двумя мешками булок.
— И где же она, вся эта божья благодать?
— На тележках, вместе с оставшимися у нас талонами.
— Отлично! — воскликнул я. — Ну, а из выпивки, Бепи, есть что–нибудь?
Бепи хитро подмигнул мне, прошел еще немного, оглянулся и прошептал:
— Бидончик коньяка или там граппы. Точно еще не знаю. Но это — в придачу и только для нас, ветеранов. Молодым еда, а старикам выпивка.
С того дня, когда нужно было получить продовольствие на немецких или итальянских складах, отправлялся всякий раз Бепи вместе с тремя своими специально обученными солдатами. Все, что им удавалось раздобыть помимо талонов, поступало в общий котел: для себя и друзей он оставлял лишь спиртное. Однажды он вернулся с новеньким автоматом и, показав его мне в палатке, сказал:
— На войне, если хочешь уцелеть, нужны хорошее оружие и жратва. Так меня учили аскеры в Абиссинии!
Начало зимы мы провели на Дону, неся дозорную и патрульную службу. Бепи был на другом опорном пункте, и на рождество я послал ему полмешка муки. Потом, в январе, нам приказали отступить, и в ту же ночь я снова увидел его во главе отделения. Нас становилось все меньше, и вначале он командовал уже остатками взвода, а затем и двух взводов. Шел первым с автоматом за плечами и флягой за поясом.
— Вперед, ребятки! — подбадривал он своих солдат. — Всех сразу нас не перебьют. Так что давайте держаться вместе.
Ночью в избе, когда его солдаты отдыхали, он готовил еду. В степи, когда кто–нибудь из солдат, обессилев, оседал на землю, Бепи, ругаясь последними словами, а если надо, то и с помощью оплеух поднимал ослабевшего и заставлял идти дальше. После памятного боя двадцать шестого января он вывез из окружения сани с ранеными. Когда мы, немногие уцелевшие, встретились, я предложил майору Бракки произвести Бепи в сержанты и наградить его серебряной медалью. Бепи стал сержантом и получил медаль. Думаю, он заслужил ее больше, чем кто–либо другой.
Мы снова вернулись в Италию, и летом к нам прислали новых солдат, для переформирования части. Но зимой мы с Бепи очутились у Мазурских болот в немецком лагере для военнопленных, будь он проклят. Там нас, итальянцев, было несколько тысяч и вместе с нами были десятки тысяч русских.
Всех нас мучили голод и холод, болезни и вши. Как–то в лагерь пришли фашисты и предложили нам присоединиться к республике Муссолини. За рядами колючей проволоки маняще дымился в котлах овсяный суп с картофелем и мясом.
— Зря стараются. Такова уж наша солдатская доля — терпеть! — сказал мне Бепи.
Он по–прежнему, словно наседка, держал возле себя своих солдат.
Низкое темное небо, снег, колючая проволока, мрачные черные бараки, наши изнуренные лица — день за днем, и дни эти тянулись бесконечно долго, хотя зимой они и коротки. Но совсем уж бесконечными казались ночи, когда от голода не можешь уснуть и слышишь в темноте чьи–то приглушенные всхлипы. Доски нар врезались в исхудалое тело, а стужа мучила не меньше, чем голод. То и дело сквозь оледенелые стекла в барак врывался безжалостный луч света — это был прожектор на одной из четырех высоченных сторожевых вышек, по которым безостановочно ходили часовые с ручными пулеметами.
Время от времени появлялся лагерфельдфебель Браун с переводчиком: его каркающий голос был слышен издалека. Ему требовались крестьяне, каменщики, подсобные рабочие, механики, столяры, и тот, кто уже не в силах был терпеть, шел работать. Говорили, что там, в рабочих лагерях, паек гораздо больше.
Однажды в конце декабря Бепи отвел меня в сторонку и сказал:
— Послушай, мои солдаты не выдерживают больше такой жизни. Видел, как у них запали глаза и вздулись животы? Тут они если не окочурятся, то уж туберкулезом точно заболеют. Если через пятнадцать дней война не кончится, я вместе с ними пойду в рабочий лагерь. Что скажешь, а?
Мы шли вдвоем по тропинке, проложенной в снегу между бараками и колючей проволокой. На деревянной башне двое часовых беспрерывно сходились и расходились, и я видел, как они наводят на нас дуло пулемета. Скорее всего, они целились в нас, только чтобы позабавиться и убить время.
Все свои надежды мы возлагали на скорый приход Красной Армии и на то, что американцы наконец–то вступят в Германию. Проходя мимо проволочных заграждений, рядами по пять человек в каждом, чтобы получить обед — свекольную бурду, — русские шепотом сообщали нам самые фантастические новости. Но я‑то знал их благородство: они все это выдумывали, чтобы придать нам мужества.
