Марио Ригони - Избранное
Мы шли вдвоем по тропинке, проложенной в снегу между бараками и колючей проволокой. На деревянной башне двое часовых беспрерывно сходились и расходились, и я видел, как они наводят на нас дуло пулемета. Скорее всего, они целились в нас, только чтобы позабавиться и убить время.
Все свои надежды мы возлагали на скорый приход Красной Армии и на то, что американцы наконец–то вступят в Германию. Проходя мимо проволочных заграждений, рядами по пять человек в каждом, чтобы получить обед — свекольную бурду, — русские шепотом сообщали нам самые фантастические новости. Но я‑то знал их благородство: они все это выдумывали, чтобы придать нам мужества.
— Нет, Бепи, — сказал я, проходя вдоль колючей проволоки, — через пятнадцать дней война не кончится. Может — через пятнадцать месяцев. Эти тевтоны тупы и упрямы и не понимают, что их дело проиграно. Они будут сопротивляться до конца. Не угрызайся и не вини себя за свое решение. Это не предательство. Восьмого сентября король удрал, а генералы от страха потеряли головы. Вот они нас предали. Помнишь, кто первым открыл огонь по немцам — наш повар. Его первым и убили. А этих твоих оголодавших, отчаявшихся солдат, когда выйдешь за ограду, держи возле себя и научи не теряться, чтобы уцелеть… Ведь должна же война рано или поздно кончиться, не так ли?
— Конечно, только бы этот собака Гитлер поскорее издох! А я, когда вернусь в Тревизо, устрою попойку на всю округу.
Недели три спустя он построил своих солдат, покричал немного, чтобы встряхнуть их, отогнать пригибавший их к земле запах смерти, и отправился с ними в рабочий лагерь. А перед этим коротко попрощался со мной:
— Выживем, Марио, и встретимся в Италии. Держись и не сдавайся!
Он вывел солдат за проволочные заграждения, печатая шаг, и на этот раз команды отдавал он, сержант Бепи, а не хромоногие часовые с примкнутыми штыками. Русские военнопленные, наши недавние враги, дружески приветствовали его, когда он шел вдоль колючей проволоки, а их офицер по–военному отдал ему честь.
Больше я Бепи не видел. И так и не узнал, куда он попал: в силезскую шахту или в Литву, а может, куда–нибудь на Балканы либо в Рур. В какие бы лагеря меня ни забрасывала судьба, я всюду о них расспрашивал, но никто не знал, куда девались Бепи и его солдаты. И все же я был уверен, что он выйдет с честью из любой ситуации — слишком много он повидал и испытал, чтобы сломаться сейчас, у последнего рубежа.
Когда кончилась война, и мне удалось не очень здоровым, но целым добраться до дома, я несколько месяцев спустя принялся разыскивать старых боевых друзей. Кое–кто мне ответил, за других ответили родные, в свою очередь спрашивая у меня о своих сыновьях и братьях. Но о Бепи не было ни слуху ни духу. Я написал в Солиго, в Пьеве–ди–Солиго, в Солигетто, в Фарра–ди–Солиго. Все напрасно. Письма возвращались с поперечной надписью «Адресат неизвестен». Однажды я поехал в Конельяно на съезд виноделов, прежде всего чтобы разузнать что–либо о Бепи, но меня опять ждало разочарование. В военном округе Беллуно сведений о нем не оказалось, и в полковой канцелярии тоже. На первые встречи альпийских стрелков я отправился в надежде встретить там и Бепи либо расспросить о нем у бывших солдат нашей дивизии. «Такого не знаю», — отвечали одни. «Никогда о таком не слыхал», — отвечали другие. «Раньше был здесь», «Погиб в России», «Эмигрировал он», — говорили третьи, но потом выяснилось, что они путали Бепи с кем–то другим или же показывали совсем не на того человека.
С той поры минуло немало лет, и воспоминания терялись в дальних землях, а лица постепенно расплывались и пропадали в снежных бурях, концлагерях, на разбухших от грязи дорогах, в зареве пожаров, грохоте пальбы и взрывов. Но мало кто из друзей остался в моей памяти мертвым. Ведь у каждого были свои привычки, свой характер, и всякий раз, когда зимой в моих родных горах я брожу по лесу и думаю о них, они представляются мне живыми.
Прошлой осенью ко мне заглянул в гости мой товарищ по плену, который теперь живет в окрестностях Кастельфранко. В наших альпийских частях он не служил и в лагерь попал из Греции. Он привез с собой чудесное вино. И вот после бесконечных воспоминаний я спросил у него, не встречался ли ему человек по имени Бепи. Я подробно описал его манеру ходить, разговаривать, его внешность. Друг стукнул себя кулаком по лбу.
— Бепи… Бепи… Конечно, встречал! Старик, вечно пьяненький. Он был у нас почтальоном, приходил, выпивал два стакана и сразу шел дальше.
— Но где? Где он теперь?!
— Умер два года назад. Это точно был он. Когда он приносил письмо или телеграмму, то не брал на чай, а просил стаканчик вина. А потом рассказывал, что в войну побывал в Абиссинии, Греции, России, попал в плен к немцам и обошел пол-Европы. Был в Литве, в Румынии, во Франции и вернулся домой пешком осенью сорок пятого года, после десяти лет военной службы и плена. И еще он рассказывал, что во Франции крестьяне его никак не отпускали — просили поработать с ними на виноградниках. Когда он набирался, мальчишки даже подсмеивались над ним — слишком уж невероятные истории он рассказывал, да вдобавок бессвязно. Потом он остался совсем один, и вот два года назад умер… Что же ты загрустил, Марио? Давай, дружище, выпьем за упокой его души.
Парень из нашей округи
…Когда его нашли, он лежал внизу, на выступе, возле него был автомат, в последнюю минуту, чтобы не сдаваться, он бросился со скалы…
Луиджи Менегелло. Маленькие
наставники
Посвящается Примо Леви
Он занимался тем, что ездил и забирал молоко в коровниках, разбросанных по всей округе, потом отвозил его на общественную сыроварню; ездил каждый день утром и вечером, круглый год в одно и то же время, потому что утром и вечером доят коров, и каждый день сыровар Сильвио наполнял котлы молоком, чтобы сделать молодой сыр, тот самый, что выдерживают три года, и тогда он приобретает запах залитых солнцем пастбищ.
Как только он поднимался с постели, так сразу же смотрел в окно — как там на улице, потом, выпив чашку ячменного кофе, шел на конюшню к своей рыжей кобылке Линде и впрягал ее либо в сани, либо в телегу, в зависимости от времени года. На повозке еще с вечера стояли хорошо вымытые бидоны для молока и мерка с подвижной шкалой.
Зимой бывало трудно, потому что стояли холода и шел снег, а кроме того, ветер иногда наметал такие огромные сугробы на пути между Костой и Эбене, что Линда, прокладывая себе дорогу, то и дело вязла в них, Но Линда была умница, ей не надо было говорить «но-о!» или «тпру!», она сама знала, когда трогаться, когда остановиться, а где повернуть. И вообще они друг друга хорошо понимали: на пустынной дороге он всегда рассказывал ей о своих делах. А лошадь отвечала ему, прядая ушами либо оборачивая голову и глядя на него.
Зимой, когда он заканчивал свою первую ездку, было еще темно, день никак не наступал.
Обычно, подъезжая к домам, он трубил в рожок, и люди поспешно выходили с ведрами молока, от которого на холодном воздухе шел пар. Разговаривали мало — не было охоты, в лучшем случае сообщат: «Сегодня Томбола отелилась».
Или спросят: «Не слыхал, как там Кристиано Родигьери?»
И после того, как молоко было отмерено и вылито в бидоны, после того, как в его блокнот и в книжки крестьян застывшими руками было вписано количество литров, он спешил дальше в дорогу, а они торопились в теплый хлев к своей скотине.
Зимой утренние сумерки длились долго. День никак не наступал! Когда он подъезжал к сыроварне, навстречу радостно выбегала Волчица, и пока они с Линдой приветствовали друг друга, Джованни, его отец, работавший подручным сыровара, Сильвио и учетчик Массимо выходили на мороз, чтобы вместе с ним выгрузить бидоны с молоком. Потом он подходил к огню, на котором подогревали в котлах молоко; Сильвио тем временем проверял температуру молока, чтобы снять его с огня, когда оно свернется как следует, отец готовил на столе деревянные формы, а Массимо крутил маслобойку со сливками.
«Ну, Чернявый, — говорил всякий раз Массимо, — расскажи, как твои амурные дела». Он был красивый парень и всегда веселый, приветливый, потому все девушки округи влюблялись в него.
После полудня он снова проделывал весь этот путь, и почти сразу наступала ночь. В общем, из–за снега, который покрывал леса, пастбища и горы, работы было немного, поэтому он каждую субботу утром спускался в город, чтобы встретиться с друзьями и выпить с ними подогретого вина в «Башне» у Тони.
Что его раздражало и казалось пустой тратой времени, так это предварительные военные учения: бухгалтер Скьявацци заставлял их маршировать взад–вперед по улицам городка и распевать гимн «Факел Весты»; если же погода была плохая, то они заходили в начальную школу, где в коридорах занимались гимнастикой, а иногда мэр рассказывал им о положении на фронтах.
