Марио Ригони - Избранное
— Вы знаете, зачем вы здесь, и мне нет надобности напоминать вам, что вы евреи. А посему вы не имеете права на продовольственные карточки, вы не должны входить в контакт с местным населением, а тем более с беженцами, вам не разрешается удаляться от центра города дальше, чем на километр, а присутствующий здесь бригадир установит за вами постоянный надзор — днем и ночью. И скажите спасибо, что вас не посадили в тюрьму, а разрешили обосноваться в этом горном городке. А теперь марш отсюда! — Он с гримасой отвращения махнул рукой и, пока они выходили из комнаты, подошел и демонстративно распахнул окно.
Их всех поселили на старой, давно заброшенной лесопильне, и худо–бедно на ней устроились пятьдесят с лишним евреев, разбившись на группы по семейному или языковому признаку. Они прибыли из разных стран: Польши и Чехословакии, Германии и Австрии, — в общем, отовсюду, начиная с Прибалтики, кончая Балканами. Но последний этап пути они проделали из Хорватии, куда бежали с 1938 по 1941 год, скрываясь от нацистов. Но потом Хорватию захватили итальянцы, она вошла в состав королевства, управляемого Савойской династией.
Лето 1942 года завершилось в мире ожесточенными сражениями, но на моих родных альпийских лугах смыслом существования стало августовское сено. Почуя перед закатом его пряный запах, евреи покидали лесопильню, шли в луга, где работали крестьяне, и, взяв у них вилы или грабли, помогали сгребать сено, чтоб оно не отсырело ночью. Те, кто прибыли с Севера — Вейсы, Ледереры, Маннштейны, Гюнтеры, Вальды, — были угрюмы и неразговорчивы; зато Кирияко, Морено, Славко, Коэны — уроженцы Южной Европы — были сплошь балагуры и шутники. Братья Морено смешили женщин и детей, кувыркаясь и прыгая на сене.
Обманывая бригадира и позабыв угрозы секретаря фашио, они постепенно сблизились с семьями, которые жили на окраине городка или на хуторах: помогали им пилить дрова на зиму, копать картошку, пасли скотину на выгонах, когда ребятишки отправились осенью в школу. За работу они получали картошку и молоко; пекарь Джино — первый скрипач на всех гулянках в округе, а после один из первых партизан, почти два года сводивший с ума немцев и фашистов невероятными вылазками, — потихоньку снабжал их свежим хлебом и тем самым спасал от голода.
Местные жители заготовляли дрова, и ссыльным поневоле пришлось задуматься, что им тоже предстоит пережить зиму, а средств защититься от холода у них почти не было; старики же по некоторым приметам предсказывали долгую, суровую и снежную зиму. И вот однажды, уже поздней осенью, к мэру явилась делегация ссыльных и обратилась с просьбой, чтоб им тоже разрешили заготовить дрова в общественном лесу. Мэр, чувствуя ответственность за всех обитателей городка, в том числе за беженцев и евреев, вызвал к себе бригадира, секретаря муниципалитета и старшего лесничего. Посовещавшись, они предоставили евреям возможность прочистить лес, но с условием, что на заготовки их будут сопровождать карабинер и лесник. Никогда еще лес не был такой чистый — ни пня, ни сухой ветки, ни даже шишки не осталось.
Почва уже глубоко промерзла, и по утрам иней сверкал, как январский снег, а охотничьи собаки Фина уже сумели загнать зайца в долине; вечерами от печных труб в лиловое небо подымался дым, и люди ждали рождества и почтальона с открытками от воевавших в России.
Как–то после полудня возле дома священника остановился черный лимузин с ватиканским номером — видели лимузин только двое. Шофер в военной форме вышел из машины и открыл дверцу длинному человеку в очках, одетому во все черное, с небольшим чемоданчиком и папкой в руках. Он вышел и заспешил к дому. Дверь отворилась, прежде чем он дошел до нее, и сразу же захлопнулась за ним. Меньше чем через полчаса из дома вышел священник — видимо, очень торопился, даже забыл снять шляпу перед своей церковью. Крадучись, дошел до штаба карабинеров, а когда выскользнул оттуда, была почти ночь, но он все же сделал еще одну остановку в доме секретаря фашио. Улицы опустели, люди сидели за ужином, и священник, как только вышел на улицу, задрал повыше подол своей сутаны и бросился к лесопильне. Он скоро вернулся в сопровождении двух людей, которые никогда не принимали участия в работах местных жителей: это были муж и жена, еще не старые люди, держались они гордо и отчужденно; когда было не слишком холодно, они выходили гулять и всегда несли с собой металлический ящичек. Он держал сигареты в массивном золотом портсигаре (некоторые еще до сих пор вспоминают этот портсигар) и каждый третий день отправлялся на почту за посылкой; короче говоря, у них было масло, печенье, шоколад, мясо и сигареты — такие ароматные! — в то время как для наших горных жителей иметь сыр да картошку да табак с канала Бренты — уже роскошь. Теперь эти двое шли по пустынной вечерней улице, а священник шагал впереди, все время оборачиваясь и подгоняя их. Они дошли до лимузина, их усадили в машину, которая, как по волшебству, завелась и зажгла подфарники, господин в очках, одетый во все черное, с чемоданчиком и папкой в руках, молча сел возле шофера. И машина заскользила прочь, В городке говорили, что эти двое спустя неделю были уже в Калифорнии.
Здесь в декабре дни еще короче, чем в городе; когда солнце заходит за гребни гор, тотчас же наступает ночь и воцаряется тишина, и все вокруг кажется проще, потому что жизнь протекает как бы в другом измерении. Вот и бригадир, такой суровый летом, ослабил надзор за евреями, в часы вечерней дойки они даже пробирались украдкой в теплые, влажные хлева. Гюнтер помогал кузнецу, и тот очень скоро понял, какие у него золотые руки; в то время не хватало олова, чтобы чинить водосточные трубы, крыши, кастрюли, а Гюнтер прекрасно обходился без него, гнул листовое железо так, чтобы вода не протекала, с помощью гвоздей и заклепок заделывал дыры в прохудившихся котлах для поленты. Он поднялся даже на церковную крышу, поврежденную бурей, и так ее здорово залатал, что она цела до сих пор. Священник и кузнец кормили его обедом и ужином.
Дело кончилось тем, что после вечерней поверки евреи стали небольшими группками уходить с лесопильни и посещать четыре остерии, где можно было погреться и поиграть в карты, рассказывая всякие истории или слушая рассказы других; но охотнее всего они забирались в хлева — там было тепло и сумрачно. Война казалась далекой даже старому и мудрому адвокату Ледереру, который воспользовался этой передышкой в своей многострадальной жизни и каждый вечер ходил к учительнице Катерине, брал у нее уроки итальянского языка, чтобы читать Данте в подлиннике.
Спустя некоторое время нашелся один смельчак, который не вернулся на лесопильню ночевать, а когда наступил Новый год и снег покрыл крыши домов, леса и луга, все евреи нашли приют у местных жителей. Теперь и они покинули старую лесопильню, и только лисы укрывались там холодными ночами.
Первое время секретарь и бригадир обращались с протестами к мэру, а местных жителей призывали быть твердыми в исполнении своего гражданского долга, но потом, видя, что евреи завоевали симпатию всего населения и что никому они не мешают, стали смотреть на происходящее сквозь пальцы: пусть, мол, несут ответственность те, кто приютили их.
Чтобы соблюсти формальности, бригадир взял на заметку все дома, где проживали ссыльные, и два раза в день в сопровождении полицейского делал обход.
Весной с фронтов стали приходить дурные вести, все в городке ожидали возвращения альпийцев из России — от них уже несколько месяцев не было известий, а один человек слышал по лондонскому радио, что итальянская армия разбита. В Африке итальянцы и немцы оставили Ливию, города подвергались бомбардировкам, словом, настали тревожные дни для тех, у кого сыновья были на войне. И хотя пчелы опыляли цветы, в небе летали ласточки, а снег растаял, радости на душе не было. Старый адвокат Ледерер бродил по лугам, собирал дикий цикорий и больше не спрашивал учительницу Катерину, что слышно от ее сыновей.
На святого Марка в городке, как всегда, собрались люди из близлежащих селений. Девушки принарядились, парни мерилась силой, мальчишки, надувая щеки, дули в глиняные свистульки: звук выходил нежный и долгий, — а гончие Фина, услыша необычный шум, заливались лаем. Возле памятника павшим два брата Морено кувыркались и выделывали разные фортели, развлекая публику, но пекарь Джино был не в духе и отказался играть на скрипке, а Гюнтер яростно бил по какой–то железяке. Веселья не получалось.
Однажды в городке появился неизвестный человек: он, как только сошел с поезда, сразу стал договариваться с лесорубами, лесниками, охотниками, грибниками, говорил, что намерен за наличные, если недорого, купить столько смолы, сколько ему смогут предложить.
Вначале люди встречали его недоверчиво, даже скептически, но потом убедились, что на деньги, вырученные от сбора смолы, можно купить муку для поленты у жителей равнины. И вот в общественных лесах появилось, кроме лесников, много всяких других людей, которые с мешками и с большой острой ложкой на деревянной ручке (это орудие сконструировал и изготовил для них Гюнтер) забирались на лиственницы и ели, чтобы срезать смолу на стволах поврежденных деревьев.
