Родниковая капля - Николай Михайлович Егоров
— Эскадрон… м-марш!
Ура, клинки сверкают, земля по сторонам разбегается. У людей кони конями, у Четушкина протрусила для виду стометровку, воткнула башку в цветы, нюхает. Иван и каблуками ее, и клинком плашмя — хвостом не мотнет.
Эскадронный, скачущий позади, вздыбил своего жеребчища, крутнул его, что сам едва в седле удержался, и назад:
— Четушкин, вы почему не атакуете?
— Не бежит, товарищ лейтенант.
— Да ты кавалерист, или…
— Летчик.
— Переплетчик ты, а не летчик!
— Нет, летчик. И не кричи на меня. Ты на нее кричи.
— Три наряда вне очереди за грубость с командиром! С лошадью справиться не может. Ш-шкалик.
Иван побелел, бросил поводья, вывалился из седла и, сбивая клинком пышные зонтики гранатника, подался.
— Товарищ рядовой, вернитесь.
— А подь ты.
Эскадронный улыбнулся: зло прошло и от бесшабашного «а подь ты», и от забавной муравьиной фигурки, размахивающей полоской стали.
— Вот отчаюга. А так, вроде бы, и смотреть не на кого, — и уже совсем примирительно: — Иван, вернись.
Иван постоял вполоборота, поковырял землю, выдерживая достоинство, бросил клинок в ножны и широко шагнул.
— Ну, остыл, кипяток?
— Я и не кипятился. Это вы, не знаю с чего, обзываться начали…
— Вас сколько в эскадроне? И на каждого нервы надо. Один в телегу за три шага с подбегу из карабина попасть не может, другой с кобылой не совладает. Кони, они характер любят. Зыкнул, чтобы у нее ноги заподкашивались…
— Отправьте меня, товарищ лейтенант, в авиачасть.
— Вот чудак. Ну не я ж тебя отбирал в кавалерию, а медицина. Ну? А взыскание снимаю.
— Какое взыскание?
— Вот видишь, как ты слушаешь. Н-да. Эх, Четушкин, Четушкин. Не лежит у тебя душа к коннице. Понимаю, да помочь не могу. Ладно, садись, поедем, а то вон уже поспешились и в чехарду играют.
Иван потянулся было за поводом, но кобылица шарахнулась в бок, заржала и, навострив уши, зарысила к эскадрону.
— Э-э-эх, чудо в перьях, — эскадронный покачал головой. — Летун. Пойди в кусты, сломи прутик и на прутике, на прутике, — лейтенант ожег плеткой жеребца, жеребец храпнул и засверкал подковами.
Четушкин приплелся в деревню где-то перед ужином. Возле клуба-казармы синел шлифе двухшереножный строй. Вдоль шеренг медленно движется представительный чин в сопровождении командира эскадрона, «Заруби Себе» напружинился на правом фланге и даже усы крутить позабыл.
«С проверкой из штаба», — догадывается Иван и как можно бодрее:
— Разшит ста строй!
Проверяющий обернулся. «Мать честная; с двумя ромбами».
— Где вы были?
— На учениях, товарищ начдив.
— С учений же три часа назад подразделение вернулось.
— Так я пешком добирался.
— Почему? — посматривает то на Четушкина, то на лейтенанта.
— А кобыла от меня убежала, а…
Бойцы, не в силах больше сдерживаться, захохотали.
— С лошадью у него не ладится, товарищ начдив. Не признает она его. Уж я бился, бился.
— Плохо бились, лейтенант. А, может, вы, товарищ…
— Четушкин.
— …Четушкин, не хотите служить в кавалерии?
— Так я ж летчик, товарищ начдив. Ну какой летчик захочет в седле шарашиться?
— Вы смотрели его личное дело? Есть там какие-нибудь документы?
— Смотрел; нет, товарищ начдив.
— Странно. А вы их сдавали в военкомат?
— Сразу же, как получил.
— Странно. Разберемся. Становитесь в строй.
— Есть! — Иван, делая повороты под прямым углом, промаршировал на левый фланг, занял свое место, прячась за спину переднего, снял фуражку и вытер ею потное лицо. И начдив не сделал ему замечания. Наверное, не видел.
3
Иван Прохорович не чаял добраться до штабной землянки прифронтового аэродрома. Слава только, что аэродром. Хорошая танцплощадка больше. Но аэродром же, не конюшня. И который-то из закамуфлированных маскировочной сетью бомбардировщиков сегодня же станет его боевой машиной.
Четушкин по-воробьиному проскакал по опалубленным ступенькам, толкнул дверь всем туловищем. Так вот она какая землянка: обыкновенный погреб. Правда, настил потолще. Перед оконцем, не шире банного, голый стол, на столе карта, над картой четверо. Один сидит. «Этот, пожалуй, и есть командир эскадрильи». Иван приосанился:
— Товарищ… — а кто по званию — не разглядишь. Заминка росла, заставляя краснеть. — А, — он махнул рукой, снова метнул ее к козырьку и без никаких знаков препинания: — В общем товарищ рядовой Четушкин прибыл во вверенную вам часть для прохождения дальнейшей службы.
— Постой, постой, постой. Как ты сказал? Четушкин? — переспросил сидящий.
— Четушкин.
— Молоде-е-ец. Отпусти руку. Специальность?
— Летчик.
— Откуда прибыл?
— Из отдельного учебного кавалерийского эскадрона.
— Молоде-ец. Эскадрон, эскадрилья, потом эскадра? Ну и кто же это тебя направил летать?
— Спецотбор округа.
— Ых, кули. Лишь бы разнарядку выполнить. Нашли летчика.
— Я летчик.
— Ладно, хорош. Время военное, и хоть веселый ты парень, а слушать тебя некогда. Живи у нас, раз прислали. Куда денешь? Будешь оружейным мастером в первом звене. Хитрого там ничего нет. Пулеметы чистить, ленты набивать. Ясно?
— Но я, честное слово, летчик.
— И документ есть?
— Должны прислать.
— Молоде-ец, — комэска встал. — Сапоги со шпорами сдашь старшине. Младшим авиаспециалистам шпоры по форме не полагаются. Ясно?
— Можно идти?
— Валяй, летчик Четушкин, шагай.
«Эрунда, — рассуждал сам с собою Иван, выбираясь на поверхность. — Пулемет — не кобыла, и почищу недельку, другую, а там свидетельство придет. А и не придет, так нахрапом взлечу. Только бы взлететь».
Аэродром жил семьями, по звеньям. Летный состав — одна семья, технический — другая. И лишь младшие авиаспецы считались отдельной народностью, поразительно дюжой и дошлой. Проводят самолет на задание — какой сон? Толкутся на пустых стоянках да по каптеркам, переживают вместе с механиками и мотористами: прилетит, не прилетит обратно. Прилетел — надо к следующей ночи готовить. Наползаются по плоскостям за день, снимая да устанавливая пулеметы, в ужин ложка на зубы натыкается. Поели, и спать бы да спать замертво, нет, веселье на них нападет.
— Четушкин, а Четушкин! Живой еще? Все хочу спросить у тебя, забываю: правду говорят, будто у лошади аж четыре ноги?
Иван прячется под одеяло и нарочито громко сопит, но сосед не унимается:
— А загадать вам загадку? Загадать? Слушайте. Внимательно слушайте, — балагур сделал выдержку, — шесть ног, два брюха, две головы, три уха, один хвост.
Что за зверь?
— Шесть ног, два брюха… — пытается кто-то повторить.
— Две головы, три уха, один хвост. Ну? Сроду не отгадаете. Да Иван Прохорович Гитлера атакует на кобыле.
— Тогда почему три уха?
— А одно он лошадке шашкой отрубил.
За хохотом не слыхали дежурного «смирра!» От входа в глубь землянки заперепрыгивало с койки на койку:
— Камэска.
— Хамыска.
— Э, командир.
Командир эскадрильи круто прошел по узкому проходу между рядами и остановился у
