Александр Кононов - Рассказы о Чапаеве. — Матрос Железняк. [Сборник]
Вправо от испанского батальона засела в такой же канаве международная бригада. Она состояла из итальянцев, французов, англичан, поляков, шведов. В ней бились против фашистов рабочие разных стран, студенты, писатели, учителя — все те, кто приехал сюда издалека сражаться за правое дело, за испанский народ.
Сейчас они направили огонь из пулемета на белый домик за деревьями, где засели фашисты. Окна домика были прикрыты деревянными ставнями. Но в них, должно быть, были сделаны дырочки, из которых фашисты обстреливали дорогу.
Командир отдал приказ идти в атаку.
Бойцы испанского батальона и международной бригады пошли вперед с винтовками в руках. Но первые ряды их были сражены пулями фашистов.
Укрыться от пуль было негде. Даже окопаться землей нельзя: земля здесь была ссохшаяся от жары, потрескавшаяся, похожая на камень.
Бойцы не вынесли жестокого обстрела врага и снова отступили за дорогу.
Теперь было ясно: если сделать вперед хоть десять шагов, смерти не избежать. А пройти под огнем врага надо было не десять, а полтораста шагов.
Бойцы легли на землю, боясь поднять голову.
И тут случилось неожиданное. Впереди колыхнулось высокое знамя, на котором был нарисован человек в бурке и косматой папахе. Это было знамя четвертого испанского батальона. Бойцов этого батальона за отвагу прозвали чапаевцами. И они после этого нарисовали на своем знамени портрет Чапаева.
И теперь все увидели: бежит вперед по полю человек с этим знаменем. Знамя развернулось по ветру, и на его шелку показалась голова Чапаева в косматой папахе.
По рядам пронеслось:
— Чапаев впереди!
Каждую минуту фашистская пуля могла скосить знаменосца, но он смело бежал вперед…
И бойцы, забыв про смерть, кинулись за ним.
Они бежали не останавливаясь, перепрыгивая через тела убитых товарищей:
— Чапаев с нами!
Фашисты с ужасом увидели, что ни огонь пулеметов, ни подоспевшее из-за реки подкрепление их не спасут.
Республиканцы бежали вперед, а перед ними колыхался на знамени портрет человека с ясными глазами, в косматой бурке.
Из-за белого домика показались трое фашистских солдат; они бросили на землю винтовки и подняли кверху руки.
К ним подбежал офицер, что-то крича и размахивая револьвером, но пуля республиканца сбила его.
Через минуту домик, где засели фашисты, был взят. У его входа бойцы испанского батальона поставили свое знамя.
На нем был нарисовал человек в бурке и папахе.
Ю. Дмитриев
Матрос Железняк
На помощь Москве
Мерно постукивают колеса. В полутемном вагоне дремлют бойцы, не выпуская из тяжелых натруженных рук винтовки. Стараясь не разбудить спящих, Анатолий осторожно прошел по вагону и вышел в тамбур. Сразу ударило холодом и сыростью — стекла в тамбуре были выбиты. Анатолий поправил бескозырку и улыбнулся, вспомнив, как не хотел начальник станции давать вагоны и паровозы. Еще бы! Ведь вагоны нужны были для революционных матросов, спешащих из Петрограда на помощь московским рабочим. А начальник станции не очень-то радовался революции. В Петрограде уже взяли власть в руки рабочие и революционные солдаты, а в Москве еще шли жаркие бои…
Ленточки на бескозырке трепетали на ветру, будто хотели оторваться и улететь, холодный воздух забирался под бушлат, но Анатолий не замечал этого. Он смотрел на проносящиеся мимо деревья, будки, телеграфные столбы, но думал совсем о другом. Впереди Москва — город, где он впервые понял, что за счастье надо бороться, и не в одиночку, а сообща.
Москва… там живет мама, сестра… Потом мысли снова вернулись в Петроград. Штурм Зимнего дворца, товарищи-кронштадтцы, Балтика.
Кто-то вышел в тамбур. Вспыхнула спичка, на секунду осветив спокойное, усталое, немолодое лицо. Попыхивая своей неизменной трубочкой, начальник эшелонов, идущих на помощь Москве, член Военно-Революционного комитета К. С. Еремеев подошел к Железнякову и тоже молча стал смотреть в окно.
— Думаешь? — наконец спросил он.
Железняков кивнул.
— Я вот тоже все думаю, — продолжал Еремеев, — все уснуть не могу. Власть мы взяли. Это главное. Но этого мало — надо удержать ее. Ты думаешь, будет легко? Думаешь, нас, большевиков, оставят в покое?
— Справимся.
— Справимся, — кивнул Еремеев. — Но будет трудно. Очень. — И вдруг неожиданно спросил: — Ты давно в революции?
Анатолий ответил не сразу.
— Даже не знаю, как сказать, — усмехнулся он. — Бунтовать начал с детства. За это выгнали из Военно-фельдшерского училища. Стал работать — чуть не избил за жестокость хозяина фабрики. Уволили. Плавал кочегаром на Черном море — хотел утопить самодура-капитана… Пришлось бежать. Но это все глупости, мальчишество, — перебил он сам себя. — Впервые, в 1915 в Москве, на Бутырском снарядном заводе, по-настоящему понял, что в одиночку ничего не сделаешь. Стал помогать большевикам — на фронт листовки в снарядных ящиках посылали. Потом — Балтика. Там охранка напала на след — выдал провокатор. Бежал. Снова Черное море. Жил под чужим именем. Но и там не удержался. Попал в тюрьму, и если бы не революция… После февральской революции вернулся на Балтику…
Еремеев молча слушал, изредка кивая, и непонятно было — думал ли он о судьбе своего собеседника, который, вернувшись на Балтику, стал одним из руководителей революционных моряков, или еще о чем-нибудь.
Анатолий умолк. Некоторое время было лишь слышно, как стучат колеса, свистит за окном ветер, да посапывает трубка Еремеева.
— Все правильно в твоей судьбе, Анатолий, — неожиданно сказал Еремеев. Железняков понял, что тот слушает его очень внимательно.
— Все правильно, — повторил Еремеев. — В революцию приходят не сразу, часто через мучения, сомнения, ошибки. Но уж придя, поверив, мало кто сворачивает на другой путь… — но не успел закончить фразы: лязгнув буферами, поезд почти сразу остановился.
Кто-то, спрашивая начальника эшелонов, пробежал вдоль перрона. Еремеев и Железняков соскочили на землю. К ним подбежало несколько человек. Один из них, видимо начальник станции, протянул Еремееву телеграфную ленту, другой поднял большой железнодорожный фонарь. Еремеев быстро пробежал ленту глазами.
— Впереди идет неизвестный бронепоезд, вырвавшийся на Николаевскую дорогу с Полоцкой ветки, — Еремеев в упор посмотрел на Железнякова. — Это белогвардейский бронепоезд. Надо догнать!
Бронепоезд
Началась погоня. Эшелоны шли с предельной скоростью, но догнать бронепоезд не могли. Легко прорывал бронепоезд и заслоны, которые на станциях устраивали железнодорожники.
Железняков пришел в купе к Еремееву и сказал:
— Разрешите попробовать догнать бронепоезд мне.
— Как же ты его догонишь?
— На паровозе, без вагонов. Прицепим только одну платформу.
Еремеев молча раскуривал трубку.
— У них пушки да броня, — наконец сказал он, — а у нас только винтовки да гранаты.
— И еще — революционный долг, — быстро ответил Анатолий.
Еремеев пристально посмотрел на него и коротко кивнул:
— Действуй!
Паровоз с прицепленной платформой, на которой разместились несколько десятков матросов, мчался вслед за бронепоездом. Теперь расстояние быстро сокращалось. Дымок от идущего впереди бронепоезда уже можно было разглядеть без бинокля.
И вдруг бронепоезд исчез.
— Не иначе, как на Куженкино свернул, — заметил машинист, обращаясь не то к Железнякову, находящемуся тут же, в будке паровоза, не то к самому себе. — Ветка здесь идет на Куженкино, — пояснил он.
— Так надо и нам за ним, — заволновался Анатолий.
Машинист с сомнением покачал головой.
— А ну как засада? В лоб нас артиллерией встретят?
— Что же делать? Не упускать же его!
— Ты меня не агитируй за советскую власть! — вдруг разозлился машинист, — я хоть и беспартийный, а мне советская власть, может, дороже, чем тебе. Вот! Я и сам знаю, что беляков упускать нельзя!
— Что же ты предлагаешь?
— А вот что, — уже спокойнее ответил машинист, — тут есть еще одна ветка. У станции Куженкино обе ветки сходятся. Если поднажать, можно успеть раньше беляков.
Железняков улыбнулся и крепко пожал руку машинисту.
План белогвардейцев был прост. Увидев, что им не уйти от погони и не желая вступать в бой с противником, численность которого они не знали, белогвардейцы пустились на хитрость. Они решили, свернув на боковую ветку, пропустить эшелоны и неожиданно ударить им в тыл.
Медленно, не торопясь, подходил бронепоезд к станции. Еще немного и… вдруг лязгнули буфера, и бронепоезд замер: впереди виднелся завал.
