Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
Переход на новый уровень очень легко опознать. Тебе просто будет предложено снова прожить тот сценарий, который когда-то чуть не убил.
Мы повзрослеем на этой войне, мама. Или останемся навсегда травой.
Питер
Собрались с девчонками, админами любимыми, моей Dream Team — Ксенией и Катей — в Питер «подышать» на три дня. Поездка «за ленту» в мае была тяжелая — ощущение конца какого-то огромного этапа в жизни не покидало и требовало новых сил перед рывком на новый уровень. Переключение картинки, однако же, было таким резким, что я не сразу пришла в себя после того Питера. В голове короткие каникулы зафиксировались какими-то случайными кадрами на ускоренной перемотке.
Вот мужик в женской шляпе юродствует на берегу залива: «Ань, сними меня, как будто я на Гавайях!» В прибрежных ресторанах курортной зоны орет музыка, все столы в субботу забронированы до вечера воскресенья. В песке возятся дети. Море спокойное, как тибетский лама, горизонт безусловно красив. Где-то там застыл похожий на мираж город, жизнь в котором за последние два года визуально не претерпела никаких изменений. Он по-прежнему претендует на звание культурной столицы («Столица культурная, а люди — нет», — шутит Катя). Добавилось только европейской вседозволенности: по улицам спокойно разгуливают носители новых свобод, когда ты не знаешь, собака ты или табуретка.
С самого первого дня в этот раз меня что-то царапает. Что-то бьет в глаза, вызывая острый дискомфорт. Примерно к концу второго дня я понимаю, что в этом городе абсолютно ничего не напоминает о том, что где-то в 1000 километров от идет самая настоящая война. Даже щиты с призывом «присоединиться к СВОим» стыдливо спрятаны в придорожные посадки. Я видела всего два, а ходим мы много. Ни одной наклейки с символикой ZOV. Парней в форме — и тех нет. Лишь в метро к нашему разговору аккуратно прислушивается молодой мужчина с очень определенным взглядом и эспандером в руке. В госпиталях я насмотрелась на эти эспандеры. И на эти глаза. Улыбается, услышав знакомые слова. Он в гражданском. В Москве на нем бы были камуфляжные штаны.
Изнутри поднимается что-то очень огромное, злое, яростное. Оно заполняет все свободное пространство в теле, и рождается очень сложный набор эмоций. В нем моя личная философия, гласящая, что в жизни каждого человека есть свое время для горя и свое — для радости, смешивается с картинками из файлов памяти.
Вот «Уралы» стоят на раздолбанной заправке в городе, который почти сровняли с землей. В них разномастные разновозрастные парни, пехота. Глаза — беда, а не глаза. Столько в них от отчаяния до надежды.
Вот машина въезжает на мост.
— Он заминирован, тонн 5 в тротиловом эквиваленте, — походя комментирует наш водитель. — Если гакнет, пару городов в труху сметет. — Через месяц в мосту появляется новая дыра. А потом какое-то время каждую неделю — новый остов сожженной дроном машины.
Вот — странный реактивный гул переходит в свист, и раньше, чем раздается звук взрыва, из окон прямо на нас вылетает пенофлекс. И тут же снова гул и снова свист.
Вот наши ребята уходят в ночное, автоматы гулко бьются о броню. В доме становится тихо и повисает ноющее ожидание.
Вот молодой командир снимает боевую рубаху. К уже знакомым шрамам добавилась россыпь новых. Ночью он вдруг начнет тяжело дышать и метаться во сне, а я буду обнимать его, баюкать и тихо шептать на ухо, что все хорошо, я рядом, что-то петь из далекого детства, пока дыхание снова не станет ровным. В эту минуту и еще несколько часов нам ничего не угрожает.
Вот госпиталь, наш золотой мальчик с почти оторванной ногой.
— Мам, спасибо, что пришла.
Весь путь, который мы проходим. От «научился держать головку» до «сделал первые шаги».
Вот по улице идет парнишка на костылях. Ноги по колено нет. Скоро их будет много. Очень много.
Вот, вот, вот…
Вот люди, в жизни которых все еще нет войны, хотя ПВО уже работает над их головами.
Вот — целый город, внезапно как будто ослепший и оглохший.
А вот багги в витрине магазина на набережной. Я бы многое сейчас отдала, чтобы это багги ехал сейчас к парням «за ленту».
Чтобы каждый недособачка-полукомод осознал, что, если не будет наших, то и их исчезновение — всего лишь вопрос времени. И следующая мысль: дай Бог, чтобы этот пир во время чумы не увидели наши ребята. Чтобы не опустили стволы орудий, осознав, как близко с тылов подкралось то, против чего они воюют.
Пусть они видят нас. Чувствуют тепло наших рук и жар сердец. Пусть они знают, как сильно мы их любим.
Мы вместе на этой войне, мама. И после мы тоже будем вместе. Просто потому, что ни с кем другим быть не сможем.
Грин
Если у нас нет глубин, какие у нас могут быть высоты?
Карл Густав Юнг
После истории с «химарями» он стал приезжать так часто, как только позволял сумасшедший ритм и нечеловеческий график. Привычный за столько лет, позволяющий бежать от себя с приличной скоростью. Но ставший в конце концов помехой. Убежать от себя пока не удалось никому.
В храме на горе перезвон колоколов собирает православных к вечерней службе. Мы стоим, задрав головы, и молча слушаем, кожей ощущая, как высокочастотные звуки погружают в состояние редкого по нынешним временам релакса. Солнце застревает в золоте куполов, слепит даже через темные очки и пускает зайчиков по беленым стенам, которые еще помнят самого Савву.
— Пойдем?
— Пойдем.
Спускаемся к реке. У колодца мама с дочкой.
— Вот так, мое солнышко, умойся аккуратно, смотри, какая водичка ледяная!
Девочка смеется, радостно подставляя руки под струю колодезной воды из ведра. Молодая мама улыбается. Им весело и понятно друг с другом.
— Умылась? Пойдем в
