Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
Но это уже совсем другая история.
Мама, война не место для рефлексии. Она отсекает лишнее с изяществом хирурга-виртуоза.
Кременная, конец
В мае мы с Катей поехали в Кременную последний раз. Тогда мы еще не знали об этом. За это время у меня случилось большое горе — умер мой Фаська, мой любимый 15-летний кот, и я переехала. Боль умножилась. Но появилась свобода маневра. Больше не надо думать, с кем оставить кота и что будет с ним если. У не владеющего ничем и отнять нечего.
На границе встречают Бакс и Белый. Обнимаемся с Сенсеем. Летим в любимый город. Живем в этот раз в Рубежном — Кременную утюжат всеми видами снарядов и там решают, что так будет спокойнее.
У нас традиционно — полтонны гуманитарки. Ляля забита наглухо. Машину оставляем у тети нашего Соловья, пересаживаемся и почти засветло прибываем в Рубежное. Там — коты и наши парни. Фронт готовится праздновать День Победы над фашизмом. Фашизм не менее решительно и отчаянно настроен помешать. Канонада напоминает взлет реактивного самолета: звук непрерывный. Работают все орудия.
Вечером приезжает Аид. Обнять, поцеловать и снова уехать: идет наступление, он должен быть на КНП 24/7.
— Завтра приедете в Кременную. Пройдет 9 мая, потише будет. А утром на полигон вас свозят.
На полигоне светит яркое солнце. Разминка. И можно наконец-то по-взрослому посмотреть, как люди работают.
Подходит какой-то парень.
— Ребят, мы тут сейчас из ПТУРа будем стрелять. Вы бы отошли подальше, вдруг леска оборвется…
Я сигаю в кусты. Трусиха. Как будто кусты защитят от противотанкового снаряда! Катя достает телефон. Наши спутники спокойны и невозмутимы. Я в кустах жалобно попискиваю.
— Не визжать!
Катя наводит телефон на бригаду с «метисом». Даже если леска не рвется, мне кажется, что доли секунды ракета ПТУР летит в обратном направлении. Хотя мы от них далеко и все снаряды — учебные.
— …аааа мама!!! … [непечатное]…
— Ух, как классно!
У нас разные уровни проживания опасности. Я, однажды потеряв точки внутреннего баланса, лишь сейчас обретаю их снова. Она верит в контракт с вечностью.
Уезжаем с полигона в сумерках. Золотой час. Цикады. В вечерних лучах заходящего солнца становятся невидимы глазу изрытая земля, россыпи гильз и огромное количество тубусов от ПТУРов и «шмелей». Поле снова превращается в часть природы, часть мира. Жизнь побеждает, даже если это всего лишь мираж.
По дороге домой нам навстречу из леса выходит девушка. Красиво причесана, накрашена, стильно одета. Голубые джинсы, белые кроссовки почти не запылились. Не глядя на нас, идет и кажется, даже что-то напевает под нос. Поравнялись, улыбается и идет дальше.
Сюрреализм набирает обороты.
Вечером едем в Кременную. Тише не стало. Но зато стало уже все равно. Смотрим фильм, болтаем. Как вдруг совсем рядом со свистом один за другим врезаются в измученную землю два реактивных снаряда.
— А вот теперь пора! — со смехом говорит Аид. Это последнее, что я еще помню. Как раздается звон битого стекла и мы с Катей буквально падем друг на друга в узкий коридор хрущевки.
Картинка резко меняется, и вот уже мы сидим в темной кишке прихожей в полной темноте. Я рыдаю. Катька белая как мел, но спокойная. Только что взрывной волной от «химарей» вынесло пенофлекс. Окна выбило уже давно. Мои зубы отбивают дробь. Умирать не страшно. Умирать не хочется. Так много жизней завязано на мою одну. Но в этот момент я вспоминаю всех, на чью жизнь было завязано еще больше, и это не помешало «градам» и осколкам сделать свое дело.
— Кажется, у меня ПТСР, — накануне этой поездки я звонила Грину, — я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Я разрушаю то, что люблю наравне с жизнью.
— Лен, ну человек, который едет в город с этим названием, уже ненормальный априори. Ты что, это все больше собственной жизни любишь?
— Не больше. Но так же. Как самого себя.
— Ну или так.
— Ты любил так хоть кого-то?
— Дурко твоя фамилия…
Или любить того, кто никогда… никогда-никогдашечки. И знать, что нет шансов. Потому что нет. Тогда абсолютно все равно, куда ехать.
Командир спокоен. Читает что-то в телефоне. Улыбается, глядя на мою панику, не успокаивает. Решает вопросы. Для него это — просто еще один обычный день на войне.
— Так, девушки. Будем вас эвакуировать, ракетная атака идет на Кременную.
Снова собираем вещи, разложенные на два дня. В полной темноте. Стук в двери раздается неожиданно и, кажется, почти сразу после слов Командира. Хотя на самом деле прошла вечность, вместившаяся в минут 10.
Гонка по пустынному городу под обстрелом — отдельный вид экстремального спорта. Я почти не дышу, но уже не боюсь. Влетаем в Рубежное. Стальная, плотно сжавшая сердце и горло рука потихоньку разжимается. Парни уезжают.
На страну 404 спустилась ночь. Небо расстилает плотно сотканный из звезд ковер. Нахожу Большую Медведицу.
— Пап? Ты тут?
Медведица подмигивает.
Тут.
— Пап, мне страшно. За него, за себя. За нас. Чужие языки хуже «химарей», пап…
Медведица на секунду зажмуривается. И вспыхивает.
На город N спускается покой и умиротворение. Я захожу в дом. Ложусь и засыпаю под звуки выходов и прилетов.
Папа рядом.
Командир на КНП.
И где-то дома, в далекой Москве, по дороге летит со скоростью 200 км/ч черная БМВ, за рулем которой сидит тот, кому я написала, сидя в темном коридоре под реактивным обстрелом: «Нас кроют „химарями“. Я должна была сказать тебе это очень давно… мне без тебя все скучно. Мне без тебя неинтересно жить эту и любую другую жизнь вот уже много лет. Любить — это не только делать свой выбор, но и позволить выбрать другому…» СМС еще не дошла. Он прочитает ее завтра, уже отредактированную, почиканную до приличной формы, и напишет: «Где ты?! Дурко ты моя…»
И мы справимся однажды.
Любовь снова победит.
Я вернусь в Москву и уеду в Питер. За эти три дня наш отряд передислоцируется в Белгород. И Аид скажет: «Я должен побыть один. Что-то для себя решить. Мне нужно время. Слишком много мне рассказали и показали…»
Скрины нашего закрытого чата на 20 самых близких, самых проверенных временем друзей — абсолютно безобидные для эмоционально взрослого человека, но похожие на катастрофу
