Манная каша на троих - Лина Городецкая
Я не знаю точно, как они погибли, сынок. Знаю, что гетто, куда их загнали, было уничтожено в середине октября 1942 года. Я не знаю об их последних днях и часах, могу только догадываться… Один раз поехав домой, сразу после войны, я закрыла туда дорогу. Я боялась знать об этом всегда, всю жизнь. Убегала от фактов, от историй, воспоминаний, а они догоняли меня. Тоже всю жизнь. Теперь догнали.
И я думаю о них, вижу их перед своими глазами… Представляю их последние дни и минуты. Словно я виновата в том, что живу все эти восемьдесят лет. А моим родителям, младшим сестрам и братьям, им достался один кровавый ров. Я боюсь ложиться спать, потому что тогда вижу их – и воспоминания становятся невыносимы…
Это моя последняя просьба. Их имена, пусть они будут в главном музее, который у вас в Иерусалиме.
Фельдман Герш Мордкович 53 года
Фельдман Хана Иосифовна 44 года
Фельдман Мира 15 лет
Фельдман Соня 13 лет
Фельдман Яков и Фельдман Меир. Обоим по 8 лет.
Дата гибели одна на всех: 16 октября 1942 года. И место тоже, Черный лес.
Спасибо, Боренька. Написала тебе, словно камень с души сбросила. А ты все же поговори с Галочкой. Всю жизнь мне не хватало братьев и сестер моих. А у тебя она есть… Может, хоть сейчас подружишься с ней.
Как жаль, что ты так ни разу и не прислал мне фотографию Анечки, моей правнучки. Она, наверное, уже взрослая красивая девушка… Пусть будет счастлива.
Я ухожу, любя тебя.
Мама»
Руки дрожали. Голова кружилась. Борис Леонидович медленно сложил письмо. Затем вновь развернул, протянул сыну. Тот удивленно уткнулся в бумагу.
Аня, чувствуя, что происходит что-то совсем не будничное, молча переводила взгляд со старого фото на деда и отца. Она еще не знала, кто на этой фотографии, почему обычно равнодушный ко всему дед так странно ведет себя.
Она с интересом разглядывала черно-белую фотографию. Незнакомые лица. Красивые девочки с длинными косами, смешные улыбающиеся мальчишки. Ее молодая прабабка, чей взгляд вдруг напомнил Ане ее саму на первом фото с Алоном.
Смотрела Аня и почему-то испытывала странное чувство, словно смешали весну и осень, тепло и жалость, горе и радость, разные краски на одном полотне, и картина эта сейчас перед ней…
А дед негромко сказал:
– Юра, помоги отцу, закажи билеты в Нюрнберг. И если можешь, возьми отпуск дней на пять, поедем вместе.
Открыть дверь навстречу вчера…
– Стефа, и купи еще молоко! – прокричала мама, когда я спускалась по лестнице.
Она вечно что-то забывает мне сказать, особенно когда я иду за покупками. И потом спешит вдогонку дополнить. Молоко нужно, потому что мама собирается готовить рисовый пудинг. Я очень люблю сладкий рисовый пудинг, больше, чем всякие каши.
А мама любит меня и иногда балует. При этом она строит недовольную физиономию, когда я что-то хочу, и говорит: «Распустила я тебя, Стефка, избаловала, то тебе подай, это тебе сделай…»
На самом деле она не злая, а скорее добрая. Просто раньше жили плохо, впроголодь, и мама не может забыть то время. Оно ей мешает жить сегодняшним днем, так она говорит. Нет, не то чтобы мы прямо с утра до вечера себе всякие вкусности позволяем. Но, наверное, тогда, в войну, было совсем плохо и голодно. Я так думаю. И думаю о том, как мне повезло, потому что была совсем маленькая. И все эти трудности, я-то их и не помню совсем.
А мама помнит хорошо… Рассказывать… Нет, не любит она о тех временах. Даже когда я расспрашиваю. Впрочем, зачем мне это сейчас?
Мне скоро четырнадцать, и думаю я о другом. Мама сказала, что, если я хорошо закон-
чу восьмой класс, она оставит меня учиться в девятом, а если плохо – пошлет в техникум, учить профессию. Чтобы зря время не тратить. Нет, я не хочу в техникум, не хочу быть чертежницей или портнихой. Я художником быть хочу. Для этого надо десять классов закончить. Хотя на самом деле рисовать мне нравится просто так, потому что нравится с детства. Но, чтобы правильно рисовать и стать настоящим художником, нужно образование. Так все говорят. И я честно стараюсь учиться в школе хорошо, даже по тем предметам, которые не-на-ви-жу. Ага, я терпеть не могу математику, но она обязательный предмет. Куда ты денешься?
Я еще не знаю, что буду делать дальше. Понимаю, что, с одной стороны, правильно идти учить скорее профессию и помогать маме. Но тогда – прощай, мое главное увлечение? Или не так и можно все успевать?.. Да, непонятная штука, эта взрослая жизнь. Но на всякий случай я стараюсь получать хорошие оценки.
Молоко я купила, хлеб тоже, сто пятьдесят граммов колбасы, завернутой в толстый картон, и двести граммов сыра. Сыра больше, мама так велела купить. Он дешевле колбасы. И бутерброды в школу мама мне дает чаще с ним. А когда очень хочется пошиковать, мы вечером делаем себе бутерброды на огне. На хлеб тоненький ломтик колбасы, а наверх – сыр и растопить его. Это так вкусно!..
У меня оставались несколько злотых, я раздумывала, что купить на них. Мама обычно просит вернуть сдачу, но иногда говорит: «Не надо, оставь себе». Сегодня она разрешила оставить. И я могу сделать с ними, что хочу.
Что я хочу… Я смотрела на эти монетки, а они переливались на солнце. У нас наконец солнце! И, похоже, весна все-таки пришла. Весь март лежал снег, пожелтевший, грязный. Новый снег – это всегда красиво, а старый – нет. Но нового в марте не было, а старый не таял, потому что все еще стояли морозы.
И, наконец, весна! Я вышла из магазина и отправилась смотреть на витрины, шла по улице без дела, жмурилась от солнца и загадывала, что купила бы себе, если бы у меня было много денег. Но денег много не было, всего несколько монеток, и я решила купить пирожное. Если хватит, то даже два. Мне и маме. Иначе одно придется делить на двоих. Пирожные из настоящей кондитерской – это уже роскошь, и мы редко покупаем их. Но я думала, что мама обрадуется.
