Манная каша на троих - Лина Городецкая
Уже перед смертью Роза написала письмо и попросила его передать сыну. Ей была суждена долгая жизнь, почти девяносто восемь лет.
Розы не стало за несколько месяцев до смерти Иды. В тот страшный период, когда Борис терял стержень всей своей жизни и пытался как-то продлить дни жены. На похороны матери он не поехал, шиву [18] отсидел чисто символически. А когда через некоторое время из Германии пришло письмо от Гали, в конверт были вложены фотография и какие-то исписанные бумаги. Борис механически открыл его, не читая, вернул все обратно и положил конверт в сумку.
Ида умирала. Это были ее последние дни. Умирала дома, потому что Борис не был готов ее отдать никуда, и, даже притом что приходила на целый день сиделка, молоденькая девочка из Молдавии, основная забота легла на его плечи. Не до писем было ему тогда.
А когда Галя написала, что похоронила маму, что поставила ей хороший памятник, Борис коротко ответил: «Пусть ей земля будет пухом».
Не было у него общего языка с сестрой с детских лет. Откуда ему теперь взяться?
И сейчас, спустя год, он впервые внимательно смотрит на эту фотографию и в крепко сбитом мужчине посредине фото действительно узнает своего сына! Те же черты лица, абсолютно те же! Вот, кажется, только переодеть Юрку, вытряхнуть его из джинсов и рубашки поло, дать косоворотку, жилет и картуз – и не отличить их.
Он ничего не знает о них. Кто это? Почему он никогда не интересовался прошлым мамы? У нее не было родных. Ну и не надо, думал он.
Иногда мама водила его к бабушке Перл и дедушке Исааку, родителям отца. Настоящего, который погиб. У них была красивая квартира, они ему всегда радовались и дарили подарки. Но их не стало, когда Боре было совсем немного, наверное, лет двенадцать. Разве мог он тогда знать о «деле врачей-отравителей», об инфаркте, который внезапно убил деда и почти сразу после его скоропостижной смерти свел в могилу бабушку… Все, что он ярко запомнил,– это рабочий кабинет деда, работавшего заместителем главврача больницы. На стене висело фото Бориного папы, и мальчик иногда тихонечко разговаривал с ним. Только когда никто не видел. Чтобы не знали, не подумали чего, чтобы не жалели его…
А маминой родней он так и не поинтересовался. Привык, что она одна, может, в детдоме выросла вообще…
Борис смотрит на фото и начинает понимать, что это родные его мамы, потому что в центре – она и его отец. Какие красивые и молодые! Какие счастливые лица! А рядом с ними на фото незнакомые ему люди.
Пожилая пара. Хотя, может, не такие они старые, только выглядят немолодо. Рядом две девочки-подростка, в клетчатых платьицах. Одна постарше, другая поменьше, а платья похожие, наверное, из одного сельмага. Мальчишки, словно сделанные под копирку, в белых рубашечках. Одинаковые лица, симпатичные и смешные. Кто это?
Борис переворачивает фотографию.
Видит размашистый мамин почерк, она редко, но писала ему письма. И здесь написано ее рукой:
«Всех люблю, целую, уже скучаю и жду встречи!
Ваша Роза»
И сбоку дата: 20.06.1941.
Кажется, начинает складываться пазл. Борис Леонидович содрогнулся от этой мысли.
Юра задремал в кресле около окна, ветерок на девятом этаже хостела приятно усыплял. Аня сидела, как примерная ученица, и не спускала взгляд с деда. Но молчала. Понимала, что не время сейчас задавать вопросы. Почувствовала. У нее вообще потрясающая интуиция, как у бабки ее.
Руки неожиданно задрожали. Не хотелось открывать это письмо. Потом, чувствовал Борис Леонидович, не будет как прежде, не сможет он жить только своей болью…
Но он открыл его и вновь увидел почерк мамы.
«Боренька, здравствуй! — писала она.– Я, наверное, была не лучшей матерью. Ты уж извини, сынок. Не получилось у меня ею стать, но люблю я тебя очень. И когда ты ушел из дома, переживала, места себе не находила. Только забота о семье, об Андрее, он после твоего отъезда сильно сдал, и о маленькой Галочке держала меня. Жить я была должна. И чтобы дочь поднять, и чтобы Андрея поддержать.
Знаю, что ты не любил его. Но он не был виноват в гибели твоего отца, так случилось, сынок. Так сложилась моя жизнь. Может быть, тебе будет приятно знать, что, прожив с твоим отцом меньше года, любила я его всю жизнь… Бывает так. Однолюбка я, наверное. Но не жалею я, что вышла замуж за Андрея, скрасила ему тяжелые годы, он ведь очень страдал. Теперь это называется посттравматическим синдромом. А тогда – просто человек оказывался на обочине жизни…
Боренька, до этого дня Бог подарил мне светлую память, желание читать и знать что-то. Я сижу в инвалидном кресле, физически я совершенно разбита. Я понимаю все… Возраст. Но голова, слава Богу, светла, помню все.
И знаешь, помню и то, что страшно помнить, но не забыть мне никогда.
Ты рос колючим мальчиком и не интересовался ничем, кроме своей жизни. И ты никогда не интересовался моим прошлым, моей семьей. Наверное, сейчас, перед моим уходом, пришло время рассказать. Нет, сынок, я не выросла в приюте, меня не нашли в капусте, как смешно ты придумывал в раннем детстве. Я выросла в замечательном светлом доме. Свет и тепло этого дома греют мою душу до сих пор.
Если ты захочешь больше узнать о моей семье, сын, о том, откуда корни твои, то я записала с помощью Гали свои воспоминания, все, все… Если вдруг ты решишь, что тебе это интересно, важно, ты свяжись с Галей, пожалуйста!
Не скрою, я иду на эту маленькую хитрость сознательно… Хочу уйти из мира этого и все же надеяться, что у моей дочери есть старший брат, которого она была практически лишена.
Конечно, это твой выбор, Боря. Просто знай: Галя будет рада общению. Я понимаю, что одиннадцать лет разницы – это много. Но, поверь мне, сынок, это ничто по сравнению с вечностью. Той, в которую собираюсь я.
Галя расскажет тебе все, покажет мои записи, главное, чтобы ты этого захотел, Боренька.
А к тебе одна просьба. Здесь список имен. Моих самых родных людей, отца и матери, сестер и братьев, которых я потеряла. Они жили в местечке Бережаны в Галиции. Теперь это Западная Украина. Там я родилась. Там выросла, полюбила твоего отца и уехала с ним в новую жизнь. В июне
