Вихрь - Йожеф Дарваш
Рядом со мной жена и ребятишки. Жена плачет и никак не может успокоиться. Ребятишки не понимают, что происходит, но, видимо, хотят понять.
Трехлетний сынишка спрашивает меня:
— Это что за дядя?
— Русский дядя, солдат, — отвечаю я ему.
— А он какой, хороший? — спрашивает сын.
— Хороший, — отвечаю я.
Ребенок, довольный, успокаивается. И мы вместе с другими простыми людьми радуемся великому событию, очевидцами которого являемся.
И теперь, 20 января, я стою здесь, на Бульварном кольце, в сердце большого полуразрушенного города, как бы высматривая в развалинах преступления прошлого.
Со стороны площади Ракоци доносятся звуки музыки. От нее веет чистотой, она вызывает благоговение. Это музыка пуританских реформатских церквей. «Верши суд, господи, над виновниками, борись с моими врагами…» Звучит старый псалом, призывая бога вершить суд.
Подхожу ближе к площади. Вижу — хоронят. Свежевырытая могила среди оборванных кустов на изрытой бомбами площади, несколько человек стоят вокруг могилы и поют. Похороны на площади Ракоци? Что ж! Весь город — сплошное кладбище. Поразительно, скорее, то, что здесь вокруг могилы стоят люди и поют. Кого же они хоронят?
В руке у одного из мужчин вижу сколоченный из простой доски крест. На нем черными буквами написано: «Деже Сабо».
Деже Сабо! Одинокий странник, выразитель венгерского духа, рыцарь без страха и упрека, революционный борец, постоянно подвергавшийся преследованиям… Значит, и он оказался в числе тысяч мертвых, которых промчавшийся вихрь уничтожения оставил под грудами развалин?
С именем Деже Сабо была связана самая горячая пора моей молодости. Он был выдающейся личностью. И вот эта могила, гроб, имя на кресте, разрушенный город… Горящие и обугленные развалины придают Будапешту апокалипсический вид. И как раз сегодня хоронят Деже Сабо…
Здесь, у этой могилы, я чувствую, что на многострадальной венгерской земле что-то окончательно кануло в прошлое. Под руинами лежат не только тела невинных людей, женщин и детей. В руины превращен и господствовавший в течение целой эпохи политический строй — строй венгерской контрреволюции, который родился двадцать пять лет назад. Эти роды принял человек, которого теперь здесь хоронят.
Правда, он не хотел этого дитя и, может быть, в колыбели удушил бы его, если бы мог предвидеть его преступное, гибельное для нации будущее. В течение двадцати пяти лет он иным и не занимался, как только предавал его анафеме, боролся с ним оружием проповеднического гнева, страшных проклятий и убийственного сарказма. Он не представлял себе, что Венгрия может стать троянским конем германского империализма. Он никогда не хотел, чтобы наш национализм перерос в плоский, дешевый ирредентизм, во имя которого можно втянуть целый народ в бессмысленную, преступную, служащую чужим интересам войну.
Он ничего не хотел из того, что случилось…
Со стороны Буды еще грохочут немецкие пушки, снаряды, как лиловые шары, пролетают над развалинами и исчезают в сгущающихся сумерках. Там еще идет бой, взрываются бомбы, рушатся дома, а в подвалах люди сжимаются точно так же, как мы два дня назад…
Я смотрю на руины и вижу на лице этого многострадального города признаки больших изменений. Я вижу во всем этом не только опустошение и свершение неотвратимого исторического возмездия, но и начало новой жизни, не похожей на старую, начало новой эры.
Я пришел сюда, чтобы, читая по развалинам, подвести итог прошлому, и теперь, когда я медленно бреду назад, мое воображение рисует обнадеживающую картину будущего.
ПОВЕСТИ
Золтан Галабарди
КАК ДВАЖДЫ ДВА…
Ты спрашиваешь, как человек становится героем? По одному этому вопросу я вижу, что ты симпатизируешь борцам, а не трусам, хотя у трусов, как говорят люди, более сложный душевный мир.
Имре Дьёре. Вопрос с ответом.
Всего их было восемь, и погибли они в такой последовательности:
Первым Бабяк.
Вторым Паренек (от рук своих же).
Третьим, сразу же за Пареньком, Келлнер. Никто не сказал о нем, что он был трусом.
Четвертым оказался Уй. Пако оплакивал его гибель.
Пятым Халкович.
Шестым Пако.
Седьмым Деме.
Последним, восьмым по счету, погиб Гал. Сам он думал, что погибнет первым. Судьба распорядилась иначе: он ушел из жизни последним.
Никто из них не готовился к смерти, никто не искал ее. Просто они выполняли клятву на верность, выполняли без громких фраз, как положено. Смерти они боялись, как боится ее всякое живое существо, однако смело пошли на нее, так как не могли допустить, чтобы страх взял верх над чувством долга.
Убийцы бесчеловечно надругались над трупами: привязав за ноги веревками, они приволокли трупы на центральную площадь города, чтобы все жители видели их. Разве убийцы знали, да и откуда им было знать, что тем самым они вторично возводили этих людей в ранг героев и победителей!
И пусть память о них никто не посмеет осквернить словами: «Царство им небесное!»
Когда они впервые проходили через этот город, то увидели, что над зданием кирпичного завода полощется на ветру красный флаг, прикрепленный на квадратной крыше. Правда, в этом не было ничего удивительного: повсюду, где проходил их путь, они видели красные флаги.
На окраине города бригаду ждала делегация директории. Делегаты коротко переговорили с командиром, упросив его остановить бригаду хотя бы всего на несколько минут на центральной площади, чтобы провести небольшой митинг, но в настоящем пролетарском духе… Командир согласился неохотно, и бригада двинулась в город. В голове колонны, по-военному печатая шаг, шли члены директории. Политкомиссар сказал знаменосцу, чтобы тот выше поднял знамя бригады и нес его в вытянутых руках. Попадавшиеся навстречу и стоявшие по сторонам жители приветственно махали им, а инвалид без одной ноги отбивал такт шагавшим бойцам костылями.
На центральной площади города собралось около тысячи жителей. Грянул оркестр. Начальник гарнизона подал команду «Смирно!» для встречи бригады, шагавшей торжественным маршем. Затем он произнес по-военному короткую речь. Говорил о том, что скоро снова встретятся, так как через несколько дней и сами они двинутся к Тисе и тогда-то уж заставят противника по-настоящему уважать пролетариат и его пролетарскую Красную Армию[17]… Потом оркестр заиграл «Интернационал», и красноармейцы сразу же пошли дальше. Приказ заставлял их торопиться, а если где в пути они и задерживались немного, то потом шли форсированным маршем, наверстывая упущенное.
И вот они снова встретились. Но только не через несколько дней и не на берегу
