Вихрь - Йожеф Дарваш
С улицы доносился грохот пушек стоявшего около самой столицы фронта, иногда с треском разрывался снаряд. Вот взвыли сирены, и сразу же затараторили батареи ПВО, а этот парень, только что вырвавшись из объятий смерти, ищет связь, чтобы вновь включиться в борьбу. Было что-то обнадеживающее в том, что он появился здесь, и на какой-то момент я поверил, что все же найдется у венгров сила, которая хоть в последний момент, но сможет изменить судьбу целого народа.
Рождественский вечер в чужой квартире. Сжимаясь в комок, слушаем хлопанье разрывающихся мин и грохот снарядов. Прикидываем, куда же, на какую улицу только что упал снаряд, от взрыва которого чуть не вылетели стекла в наших окнах. Очевидно, ко всему можно привыкнуть, даже к игре со смертью. Я сидел бы более спокойно, если бы рядом со мной не было двух ребятишек. Они играли на полу в свои игрушки. При каждом сильном взрыве они вздрагивали и смотрели на меня: им казалось, если я рядом, то ничего страшного с ними не случится, Я видел это на их лицах, и от сознания ответственности становилось тяжело на сердце.
Вдруг один знакомый принес весть, что русские окружили Будапешт! Со стороны Буды они уже в Хьювёшвельде. Потом другой приятель сообщил то же самое. Артиллерийская канонада, во всяком случае, слышалась все ближе и ближе, а разрывы на улицах становились все чаще. Словом, началось…
Меня охватывает какое-то пьянящее чувство. Разумом я понимаю, что ведь еще ничто не кончено, более того, только сейчас начинается самое трудное. Раздающиеся сейчас взрывы — это лишь робкие предвестники того, что последует потом.
Всю ночь не могу заснуть, но слежу не за взрывами, а слушаю непрекращающийся гул машин на улице под нашими окнами. По-видимому, отступают в Буду…
Подходит к концу второй день рождества, гитлеровское отступление продолжается. Возможно, что они все же не собираются оборонять Будапешт и где-нибудь там, в Буде, готовятся к прорыву кольца окружения. В то же время по направлению к мостам двигаются только конные повозки: ни танки, ни пушки, ни грузовики за ними не следуют. В общем довольно тихо.
Число мертвых на улицах увеличивается. Нилашисты продолжают бесчинствовать — они ревностно выполняют приказ расстреливать на месте скрывающихся и подозрительных лиц, дезертиров, евреев и, конечно, разных левых. Улицы и площади стали местом казней.
Однажды утром воздушной волной меня сбросило с кровати. В окнах не осталось ни одного целого стекла. Оказалось, что гитлеровские фашисты взорвали чепельский железнодорожный мост. Минометный и артиллерийский огонь участился. Может быть, начался штурм города? Ничего не поделаешь — теперь нужно переселяться в подвал, в сырую, грязную, полную крыс нору, сидеть взаперти с сотней других людей. До сих пор я соприкасался в основном с людьми вроде меня — с ними у меня были общие мысли и надежды. Сюда же набилась черт знает какая публика — каждую минуту один хватает другого за горло, отвоевывая себе лучшее, более безопасное место. Так дерутся звери, запертые в клетке.
С удивлением обнаруживаю, что есть еще такие, кто упорно верит в победу гитлеровцев (в основном это состоятельные люди и торговцы, которые поднялись на гребне волны военной конъюнктуры). Они никак не хотят понять, что советские войска действительно окружили город, а если с трудом и сознают это, то все еще надеются на приближение деблокирующих немецких армий. В подвале самое громкое слово принадлежит им, большинство же молча поддакивает, тем более что издан приказ, согласно которому виновных в «малодушных заявлениях» надлежит истреблять на месте.
Один за другим появляются приказы о призыве в армию. Если бы все подчинились этим приказам, то в городе совсем не осталось бы мужчин. Жандармы, полиция, нилашисты устраивают на улицах бесконечные облавы: фальшивые удостоверения не внушают доверия, ведь почти каждый третий мужчина — дезертир. Нилашисты с таким усердием разыскивают скрывающихся, что обыскивают даже подвалы. Что ж, в этой последней игре нилашистов на карту поставлена их собственная жизнь. Вероятно, и они не верят в то, что дополнительные десять или двадцать тысяч солдат, которых они даже и вооружить не смогут, способны будут удержать Будапешт. Но стремление как можно больше людей втянуть в это кровавое действо и тем самым поделить ответственность с наибольшим числом его участников понятно. Жандармы же и полицейские со старательностью ищеек выискивают «преступников». Они и в самом деле верят, что те, кто не подчиняется приказам о призыве, являются преступниками. Верят и с усердием хороших сыщиков пытаются их изловить.
Трамваи уже не ходят, и пешеходы торопятся, бегут, прижимаясь к стенам домов, чтобы быть хоть немного защищенными от осколков снарядов. А здоровенные двуногие животные с металлической бляхой на груди, свидетельствующей, что ее владелец является жандармом, спокойно прогуливаются, впиваясь глазами в каждого мужчину. А ведь почти все они выходцы из крестьян! Наблюдая их в этой неприглядной роли, я вижу, что они стали безжалостными врагами народа, из которого сами вышли. С ними уже невозможно найти общий язык.
Всякий раз когда встречаюсь с ними, я боязливо проскальзываю мимо, сжимая в кармане фальшивое удостоверение. Придает смелости лишь то, что, даже поймав, сейчас они уже не смогут вывезти меня из этого полумертвого города.
Если не считать участившихся разрывов снарядов, в городе стоит тишина. Временами пролетает какой-нибудь самолет, но бомб не сбрасывает. Уже и сирены не воют. А кроме того, все население и так уже в подвалах. Но чего же ждут русские? Уже почти неделю длится это напряженное ожидание. Сейчас, именно сейчас настал последний момент для того, чтобы у нас здесь вспыхнуло восстание. Куда девались сладенькие иллюзии об «открытом городе» и наивные утверждения, что немцы не будут оборонять Будапешт?
Число трупов на улицах все увеличивается. Кто знает, падающие ли мины и артиллерийские снаряды убивают людей или нилашисты? Нилашисты во время этой временной паузы в боевых действиях все больше звереют от напряженности и ожидания, по ночам они наведываются в гетто и истребляют евреев, хотя там и без них смерть косит людей. Голод, болезни и нилашистские пули соревновались в уничтожении обитателей гетто.
В предновогоднее утро наступает конец глубокой тишине. Итак, начался штурм города. Мы в подвале. Гаснет свет, прекращается подача воды. Над нами трещит и качается весь дом: нам кажется, что отсюда мы уже не выйдем живыми. Некоторые не выдерживают ужаса, нагнетаемого темнотой и непрерывными взрывами бомб, и выбегают во двор, но рев самолетов, треск автоматов и пулеметов загоняют их назад в подвал.
Вечером, когда прекращаются налеты и
