Петр Лебеденко - Красный ветер
— Слишком длинное вступление, Морено, — спокойно сказал Эмилио.. — Случилось что-нибудь из ряда вон?
— Еще не случилось, но скоро случится. Очень скоро.
— Что же?
— В двух словах этого не объяснишь… Слушай, Эмилио, ты задумывался, кто сейчас правит страной? Задумывался, почему самыми именитыми людьми Испании, теми, кто нес ей славу, кто создавал ее богатства и проливал за нее кровь, помыкает чернь, плебеи, чья родословная не идет дальше какого-нибудь деда-каменотеса или бабки-прачки? И думал ли ты над тем в какую пропасть толкают нашу родину все эти социалисты, коммунисты, анархисты и прочая банда? Я знаю: ты — не политик, но посмотри вокруг, Эмилио! У законных владельцев отнимают землю и отдают ее голытьбе — ту землю, которая принадлежала еще нашим прадедам и прапрадедам… Чернь бродит по священным улицам наших городов с красными знаменами и на каждом перекрестке вопит: «Долой неравенство! Долой эксплуататоров! Да здравствует народ!»
— Это веление времени, Морено. От этого никуда не уйдешь.
— Значит, со всем этим надо примириться? — жестко сказал Морено. — Склонить перед плебеями голову? Быки на арене корриды и те погибают в бою! Нет, Эмилио, час наш настал. Мы должны пли умереть, или очистить нашу страну от ржавчины, которая разъедает ее.
Морено закурил сигарету, несколько раз жадно затянулся дымом и испытующе посмотрел на брата. Тот задумчиво глядел на неширокую речушку и покусывал травинку.
«Час наш настал», — сказал Морено. Что это значит? Что Морено и его единомышленники задумали? Неужели они хотят ввергнуть страну в братоубийственную войну? Мало Испания, пролила крови?
Он попросил:
— Говори дальше, Морено.
И хотя вокруг не было ни души, Морено ближе пододвинулся к брату и, перейдя на полушепот, продолжал:
— Я сказал: час наш настал. Да, настал. Не сегодня завтра радио передаст ничего не значащую, на первый взгляд, фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо». Запомни ее, Эмилио… Эта фраза будет сигналом к началу восстания. Оно вспыхнет одновременно по всей стране. Мы раздавим своих противников, мы забьем им глотки той землей, к которой они тянут руки. Ты слышишь? Нас много, за нас вся армия! А если нам будет трудно, к нам на помощь придут Муссолини и Гитлер. Придут со своими танками, самолетами, пушками. С десятками тысяч обученных солдат, так же люто ненавидящих чернь, как и мы…
Эмилио взглянул на брата и поразился перемене, которая произошла в Морено: лицо его покрылось красными пятнами, в глазах застыла такая жестокость, какой Эмилио никогда еще в них не видел.
Эмилио сказал:
— Значит, предать свой народ? Отдать его на расправу немецким и итальянским фашистам? Залить свою страну кровью?
— Что? Предать народ? А разве этот народ не предал нас? Разве он остановится перед тем, чтобы не перегрызть нам горло? Вспомни Россию! Что сделала чернь с теми, кто считался законными хозяевами российских богатств? Она, эта чернь, расстреляла даже царя — наместника бога на земле!
— Это страшно, — сказал Эмилио. — Страшно, что вы задумали…
— Мы? А разве ты не пойдешь с нами?
На лице Морено отразился испуг: кому же он выдал тайну? А если Эмилио окажется предателем и, воспользовавшись этой тайной, начнет кое-кого предупреждать?
— Посмотри на меня, Эмилио. Посмотри мне в глаза! Я спрашиваю: разве ты не пойдешь с нами?
Эмилио молчал. Он, конечно, понимал, почему его слова так встревожили брата. На его месте он встревожился бы не меньше. Ему и сейчас нелегко было подавить в себе смятенные чувства, так же как нелегко было ответить на вопрос: что же делать? «Над всей Испанией безоблачное небо»… Над всей Испанией нависли страшные тучи, которые вот-вот ниспошлют на землю грозу.
Наконец Эмилио ответил:
— Я не смогу пойти с вами, Морено. Я не смогу предать свой народ.
Морено глухо сказал:
— Ты понимаешь, что говоришь? Ты окончательно решил? Или еще подумаешь?
— Нет. Это мое последнее слово.
— Но ты отдаешь себе отчет в том, что тебя ожидает?
— Слушай, Эмилио. Слушай меня внимательно. Тайна, в которую я тебя посвятил, известна лишь людям, которым мы беспредельно доверяем. Если бы среди нас оказался предатель… Это было бы страшно! Я рассказал тебе обо всем потому, что-ты… Черт подери, я совершил непростительную ошибку! И не знаю, как ее теперь исправить. Если бы ты не был моим братом!
— Я не просил тебя посвящать меня в свои тайны, — проговорил Эмилио.
— Но это ничего не меняет! — воскликнул Морено. — Это совершенно ничего не меняет! И сейчас я требую, чтобы ты дал слово — слово дворянина! — ничего никому не разглашать… Иначе…
— Что — иначе? — спросил Эмилио. — Иначе или — ты, или кто-нибудь из твоих друзей поспешите со мной расправиться?
— Да! — жестко бросил Морено — Мы вынуждены будем это сделать. Но я, верю, что ты не станешь подлецом. Ты офицер, ты не можешь быть бесчестным.
— Возможно, каждый из нас по-разному понимает, что такое честь, — заметил Эмилио.
— Хорошо. Я, кажется, тебя понял. И как брат, должен тебя предупредить: берегись. Ты должен дать себе отчет, что я не имею права скрыть от своих друзей тот факт, что ты знаешь о наших намерениях и что тебе нельзя доверять.
— Да, конечно, я тебя тоже понимаю, — усмехнулся Эмилио. — Ты и твои друзья вряд ли перед чем-нибудь остановитесь…
— Я все сказал, — вставая, проговорил Морено. — Я честно обо всем тебя предупредил. И за дальнейшее снимаю с себя ответственность.
Не взглянув больше на брата, Морено поспешно ушел. Покинул парк и Эмилио. Перейдя по мосту через Мансанарес, он остановил такси и сказал шоферу:
— Кале де сан Висенте, сорок четыре.
На улице сан Висенте жил его приятель Пако Буилья. Они имеете оканчивали школу летчиков, вместе служили в авиационной части, и, хотя не были близкими друзьями, Эмилио считал Пако порядочным человеком, с которым обо всем можно поговорить и кому можно довериться.
Как и все водители автомобилей в Испании, шофер такси гнал машину на такой сумасшедшей скорости, что можно было лишь удивляться, как он не сбивает прохожих и не сталкивается лоб в лоб с другими машинами и, вообще, как до сих пор не превратил свою дребезжащую колымагу неизвестной марки в груду обломков. Делая крутые виражи на поворотах и чудом не опрокидываясь, обгоняя грузовики в такой от них близости, что между машинами нельзя было просунуть и пальца, шофер в то же время без умолку болтал, поминутно оглядывался на ту или другую промелькнувшую красавицу, причмокивал и громко выражал свое восхищение:
— Вы видели, сеньор, какие у нее ножки? Черт, меня подери, на них надо было надеть золотые туфельки, а не грубые башмаки, в которые она обрядилась!.. А вон та, в голубом платье… Что вы говорите, сеньор?.. В прошлом году Мне довелось побывать в Валенсии, две недели поплескаться в море. Убей меня бог, в жизни своей не видел сразу столько русалок, как там! И не скажу, чтоб уж очень они были строгими, хотя, говорят, валенсийки самые ярые католички в Испании. Я не женат, сеньор, потому что жена, как и бобы на оливковом масле, через год надоест, а русалки… Что вы говорите, сеньор?
Эмилио и раздражала болтовня шофера, и в то же время он не хотел, чтобы тот замолчал: это хоть немного отвлекало от мрачных мыслей, которые, казалось, уже начинают жечь мозг. Эмилио через окно машины смотрел на небо, на плывущие по нему просвечивавшие насквозь белые облака и вспоминал: «Над всей Испанией безоблачное небо». На перекрестках, когда полицейский приостанавливал движение потока машин и пропускал поток людей, Эмилио вглядывался в их беззаботные, беспечные лица, вслушивался в их смех, веселый говор, выкрики и думал: «Не сегодня завтра…»
Кто-кто, а он хорошо знал жестокость тех, которые называли людей чернью. «Мы забьем их глотки той землей, к которой они тянут руки!..» А ведь Морено — не самый жестокий среди своих единомышленников, есть и похлеще него! Что же они сделают с народом? Что они сделают с Испанией? «Если будет трудно, — сказал Морено, — к нам на помощь придут Муссолини и Гитлер… С десятками тысяч обученных солдат, так же люто ненавидящих чернь, как и мы…»
Что же делать, что же делать?
Он словно уже сейчас видел, как расстреливают, давят танками, разрывают на части тех людей, которых он любил за их трудолюбие, душевную щедрость, но почему-то до сих пор у него не возникла мысль броситься в любые высшие сферы и забить тревогу, предупредить, рассказать, какая опасность нависла над страной.
Вот он едет к своему приятелю летчику Пако Буилье… А зачем? Посмеет ли он даже ему раскрыть тайну, поверенную Морено? В конце концов, разве он, Эмилио, предатель? Разве он имеет право вот так просто прийти и сказать: «Слушай, Пако, готовится заговор, мы стоим на пороге мятежа». Пако спросит: «А откуда это тебе известно? Кто тебя в эту тайну посвятил?» — «Мой брат Морено». — «Твой родной брат?»— «Да». — «Он доверился тебе, как брату или как человеку, — на честь которого рассчитывал?» — «Наверное, и то и другое».
