Петр Лебеденко - Красный ветер
— Что с тобой? — спросил Эмилио. — Почему ты здесь? И отчего ты плачешь?
Она испуганно посмотрела на Эмилио, стыдливо поправила платье на исцарапанных коленях и, продолжая всхлипывать, тихо ответила:
— Я подвернула ногу. Очень больно. Вот здесь… — Она показала рукой на щиколотку.
Эмилио присел на корточки и, заметно смущаясь, попросил:.
— Можно я посмотрю?
Он осторожно взял ее ногу в руки, и вдруг какое-то теплое, совершенно незнакомое ему чувство легкой волной коснулось, его сердца. Что это было, он не знал, но был немало смущен этим чувством. Покраснев, он выпрямился и сказал:
— Дело плохо. Она уже немножко распухла… Как тебя зовут?
— Росита.
— А где ты живешь?
— Там. — Росита махнула в сторону гор. — Мой отец пастух. А наш хозяин — сеньор Прадос. Я шла в долину купить бобов. И оступилась. Что же мне теперь делать, сеньор?
— Меня зовут Эмилио, — сказал он. — Ты совсем не можешь идти? Не в горы, конечно, а в долину. Я помогу тебе. Ну?
— А что я теперь буду делать в долине? И как я потом доберусь домой?
— Если ты сможешь, я помогу тебе добраться до усадьбы сеньора Прадоса. Там ты скажешь, что твой отец работает у него, и попросишь, чтобы позвали врача.
— О, нет! — воскликнула Росита. — Так нельзя!
— Почему нельзя?
— Вы, наверное, не знаете сеньора Прадоса… Он озлится и выгонит меня вон. Он все равно не поможет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Сеньора Прадоса все знают. Он очень жестокий и злой человек. И все там в имении злые и жестокие…
— Дура ты! — вспылил Эмилио..
Его больно кольнули слова Роситы. И боль эта была тем сильнее еще и потому, что он знал: девчонка права — никто в его доме не захочет с ней возиться, там действительно живут холодные и жестокие люди. Но она сказала: «И все там в имении злые и жестокие…» Значит, и он, Эмилио, тоже? Все они одинаковые?.
— Я не хотела вас обидеть, сеньор, — проговорила Росита. — Простите меня. Я ведь не о вас так сказала, а о Прадосах.
А ему вдруг захотелось обязательно помочь ей. И не только потому, что он не мог бросить Роситу одну среди камней, он вдруг подумал, что, оказав ей помощь, в какой-то степени искупит вину всех Прадосов перед людьми, перед теми людьми, которые кормят и одевают Прадосов.
— Пойдем, — сказал он Росите. — Другого выхода у нас нет. Ты будешь держаться за меня, и мы потихоньку начнем спускаться.
Она с трудом поднялась, обхватила его за шею. И Эмилио опять испытал то же незнакомое, чувство, его опять обдало теплом. От Роситы пахло горными травами и горным воздухом, волосы у нее были длинные, до самых плеч, они щекотали лицо Эмилио, а ему казалось, будто это легкий ветер Сьерра-Морены прилетел сюда для того, чтобы остудить его горевшее как в огне лицо.
— Ты отклони голову, а то трудно дышать, — сказал он.
— Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть, — ответила Росита.
— Что ты твердишь одно и то же, будто не знаешь других слов: «Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть… Простите, сеньор, я не хотела вас обидеть…»
Эмилио, словно от чего-то защищаясь, напускал на себя не свойственную ему грубость, однако Росита не обижалась. С непосредственностью, которая украсила бы любого взрослого человека, она проговорила:
— Я знаю и другие слова, сеньор. Например, я могу сказать: мне так очень удобно и приятно, потому что вы очень хороший и милый.
— Вот уж настоящая дура! — бросил Эмилио. — Ты лучше осторожнее шагай, а то поломаешь и другую ногу. Не тащить же мне тогда тебя на руках!
Росита улыбнулась:
— Вы совсем не такой, каким хотите казаться, Эмилио.
— Ладно, не болтай глупостей.
И вот они уже близко от усадьбы. Еще несколько шагов. — их обязательно кто-нибудь увидит. Если это будет прислуга — не беда, а если отец, мать, сестры или старший брат Морено? Что они подумают, что скажут? И как им объяснить, что он не мог бросить девчонку одну в горах, среди камней? Разве они это поймут? Кто для них Росита? Плебейка, черная кость, грязная замарашка, к которой нельзя, запрещено прикасаться.
Он подумал: «Я оставлю ее тут, шепну кому-нибудь из слуг, чтобы ей помогли, а сам скроюсь. Так будет лучше».
— Ты побудь здесь, Росита, — сказал Эмилио. — Я посмотрю, кто там есть, в имении, кто мог бы сходить за врачом. Хорошо?
— Хорошо, сеньор, — ответила она. — Спасибо вам.
Он уже шагнул было к дому, как в нем с новой силой вспыхнуло чувство протеста, к которому теперь примешивался, и стыд. Оказывается, он действительно точно такой же, как «все там в имении», вдобавок к тому же и трус. Сколько раз он думал о себе, будто может совершить любой подвиг, сколько раз, читая и перечитывая «Дон-Кихота», он восхищался мужеством и добротой этого человека, думая: «Я тоже хочу быть таким. И я буду таким!»
Два года назад, когда Морено отправлялся в Мадрид, Эмилио упросил, чтобы тот взял его с собой. А потом пристал к нему: «Давай съездим в Алькала-де-Энарес. Ну, прошу тебя, Морено, ну, умоляю! И обещаю отнести твоей Кончите сто записок!» — «Какого дьявола мы там не видели? — сопротивлялся старший брат. — Чего ты там забыл?»
И все же уступил. И был страшно удивлен, когда Эмилио потащил его в церковь Алькала. Прислонившись к стене, он долго, стоял там с закрытыми глазами, шепча не то молитву, не то какие-то заклинания. На улице Морено спросил: «Может, ты объяснишь, что с тобой происходит? Для чего тебе понадобилась церковь? Раньше я не замечал за тобой такой склонности». — «А я не молился», — ответил Эмилио. «А что же ты делал?» — удивился Морено. «В этой церкви хранится запись о рождении Сервантеса. И я дал слово, что буду таким же храбрым и честным, как Дон-Кихот».
Морено остановился посередине улицы и вдруг громко расхохотался: «Таким же храбрым, как Дон-Кихот? Да он был просто болван, твой Дон-Кихот! У него вот тут свистел ветер! Драться с ветряными мельницами — это храбрость?!» — «Не смей так говорить! — в каком-то неистовстве закричал Эмилио, еще более удивив этим Морено. — Не смей, слышишь! Дон-Кихот был самым лучшим человеком на свете!»
И вот, когда пришел час испытания, оказалось, что он, Эмилио, носивший в своем сердце образ человека, перед которым готов был преклонить колени, просто трус, мелкий трусишка, недостойный даже произносить имя своего кумира. Как, же он будет жить на свете с таким презрением к себе?!
Он решительно повернул назад, поднял Роситу со скамьи и сказал:
— Идем. И обхвати меня за плечи — так тебе будет легче. Наверное, их увидели еще из окна — отец, мать, Морено, сестры Исабель и Мария-Тереса высыпали на балкон и молча, сосредоточенно, будто пораженные невиданным зрелищем, наблюдали за приближающимися Эмилио и Роситой. А Эмилио, похожий в эту минуту на молодого бычка, впервые выпущенного на арену, чуть пригнув голову и закусив губу, смотрел на них исподлобья, точно приготовившись к битве Росита же, притихшая и испуганная, еще крепче обняла его за плечи, ища в нем защиты. Сейчас она забыла и о своем изорванном платьишке, и об исцарапанных коленях, и о ветхих веревочных сандалиях. Она думала лишь об одном: что сделают с ней и с Эмилио эти богато одетые, надменные господа? Прикажут слугам вытолкать их за ворота? Начнут над ними потешаться? Или натравят собак, и те изорвут ее и Эмилио в клочья?
Чем ближе они подходили к веранде, тем напряженнее становилась тишина. И никто там, на этой веранде, не сделал ни одного движения: люди стояли оцепеневшие, казалось, они перестали даже дышать.
Потом, словно по команде, один за другим спустились по ступенькам и молча выстроились в ряд перед Эмилио и Роситой. Затем Мария-Тереса, старшая из двух сестер, сделала шаг вперед, чуть-чуть присела на одну ногу и приложила руку к груди.
— Чем мы обязаны визиту в наш бедный дом столь знатной сеньориты? — обратилась она к Росите. — И куда прикажете послать слуг, чтобы привели вашу карету на подворье?
Мария-Тереса была очень красивой девушкой. Прямые гладкие волосы, собранные в тугой узел и заколотые большим гребнем с дорогими камнями, золотая цепочка с золотым крестиком на шее, замшевые туфли с серебряными застежками — от всего этого Росита не могла оторвать глаз и даже не расслышала, о чем ее спросила Мария-Тереса. И та повторила, едва заметно скривя в усмешке губы:
— Я к вам обращаюсь, сеньорита. Я спрашиваю: чем мы обязаны вашему визиту?
Эмилио, осторожно сняв руку Роситы со своих плеч, но не выпуская ее из своей руки, сказал:
— Ее зовут Роситой. Она — дочь пастуха, присматривающего за нашими овцами. У нее плохо с ногой, может быть, даже перелом. И я привел ее сюда, чтобы оказать ей помощь. Мы обязаны это сделать…
Он выпалил все это одним духом, сам удивляясь тому, что говорит так решительно и твердо. На Марию-Тересу он взглянул лишь мельком, тут же переведя взгляд на отца. Однако тот продолжал молчать, и ответил за него Морено:
