Петр Лебеденко - Красный ветер

Пако Буилья… А что, собственно, известно о нем Эмилио? Пако — человек замкнутый; о его прошлом мало кто знает. Пако не любит рассказывать ни о себе, ни о своих близких. Так кто же он есть, Пако Буилья? Где гарантия того, что он не с Морено? Морено сказал: «Нас много, за нас вся армия».

— Сеньор, мы приехали!

Эмилио только сейчас заметил, что машина стоит. Стоит, наверное, давно, вот уже несколько минут. Он не испытывает тряски и не слышит сигналов, которыми водитель такси предупреждает прохожих об опасности.

— Мы приехали, сеньор, — повторил шофер.

— Да-да, я знаю, — рассеянно ответил Эмилио. — Пожалуйста, виа сан Франциско.

Он решил ехать домой: надо все хорошо обдумать, надо все взвесить и уже потом принять какое-то решение. В конце концов, времени еще немало — вряд ли они начнут так быстро.

Шофер, обрадовавшись, что ему придется ехать почти через весь город и, следовательно, хорошо подработать, еще пуще стал развлекать странного, наверняка чуть тронутого пассажира. Правда, тут же он подумал: «А не спросить ли у него деньги вперед хотя бы в виде аванса? Вдруг этот тип вообще не знает, куда и зачем ему надо ехать, и не знает, есть ли у него деньги?» Он повернул голову и внимательно посмотрел на Эмилио. Посмотрел и успокоился: нет, сеньор не похож на тех, кто, выйдя из машины, говорит: «Извини, друг, по рассеянности забыл дома кошелек… Приезжай завтра, я отдам с процентами…» Таким пассажирам водитель такси обычно отвешивал, тоже, наверное, по рассеянности, хорошую оплеуху и потом битых три часа плевался и изливал душу в весьма ярких и сочных выражениях, но от этого в его кассе ни одной песетой не становилось больше.

— Встретил я в Валенсии одну каталонку, — вдохновляясь воспоминаниями, говорил шофер, — которую не мог забыть целую неделю. Посмотрели бы вы на ее ножки, сеньор…

— Помолчал бы ты, друг, — не выдержал Эмилио. — Мне надо кое о чем подумать.

— Простите, сеньор, у меня язык — как кастаньеты в хороших руках… Была у меня одна знакомая танцовщица, из Гренады, в жизни не слыхал, чтобы кто другой так ловко стучал кастаньетами. Святая мадонна, а как она выстукивала каблучками! Тра-та-та-а, тра-та-тата! Что вы говорите, сеньор?..

Эмилио вдруг вспомнил: Игнасио Гидальго де Сиснерос! «Я тоже люблю Испанию… И очень люблю ее народ!» Он говорил это искренне, Эмилио не мог ошибиться. Пожалуй, Сиснерос — именно тот человек, который может чем-то помочь и которому можно довериться. Но как и где его найти?

Расплатившись с шофером, Эмилио быстро поднялся на третий этаж в свою холостяцкую квартиру и, отыскав в телефонном справочнике номер общего отдела министерства авиации, спросил, где можно отыскать Сиснероса. Кто говорит? Летчик Прадос. Зачем летчику Прадосу Сиснерос? Очень нужен по весьма срочному делу! Да, да! По очень важному и очень срочному!

Там, в кабинете министерства, не то усмехнулись, не то насторожились.

— Может быть, летчик Прадос станет утверждать, что его дело — государственной важности? Или что-то в этом роде? В таком случае мы советуем летчику Прадосу обратиться к главе правительства и военному министру дону Сантьяго Касаресу.

Последовала пауза, затем Эмилио услышал уже другой голос:

— Если у летчика Прадоса действительно очень важное и очень срочное дело к Сиснеросу, мы можем Сиснероса отыскать. Где сейчас летчик Прадос находится?

Эмилио повесил трубку. Ему вдруг пришло в голову, что, поступая так опрометчиво, он может навлечь на себя беду. В министерстве ведь тоже могут оказаться люди, связанные с Морено и его друзьями. И не пошлют ли оттуда кого-нибудь к нему на квартиру, чтобы принять нужные меры?

Он вскипятил воду, заварил кофе и приготовился было уже выпить чашку-вторую, как неожиданно зазвонил телефон. С неосознанной, но все нарастающей тревогой Эмилио поднял трубку.

— Сеньор Прадос? — спросили у него.

— Да. Я вас слушаю.

Трубку повесили.

Это было уже более чем подозрительно. Наверное, Эмилио следовало что-то предпринять — банда Морено закопошилась. Он впервые назвал так брата и его единомышленников, и это вышло естественно и ничуть Эмилио не удивило.

Собрав кое-какие бумаги и письма в портфель, сунув в небольшой саквояж самое необходимое, он вышел из дому и, перейдя на другую сторону улицы, остановил такси.

— Куда? — спросил шофер.

— Мы немного подождем моего приятеля, — ответил Эмилио. — Не беспокойтесь, я хорошо заплачу.

Опустив шторки так, чтобы в небольшой просвет можно было наблюдать за улицей, Эмилио закурил сигарету и стал ждать. Прошло десять… пятнадцать минут — никто около его дома не появлялся. Видимо, он напрасно тревожится и нервничает. У страха глаза всегда велики. Вполне вероятно, что звонок был случайным — кто-то хотел о чем-то у него спросить, но телефонная связь прервалась. Разве так не бывает?

Эмилио достал кошелек, вытащил деньги, чтобы заплатить шоферу. Скажет, что приятель, видимо, задерживается, а без него он ехать не может…

И в это время, взглянув еще раз в просвет между шторками, Эмилио увидел машину, резко затормозившую у его дома. Машина американской марки, такие он часто видел на стоянке у министерства. Значит, к нему?

Первым вылез из машины майор-артиллерист, за ним показался лейтенант в авиационной форме, а вслед за лейтенантом — двое в штатском: один — тощий, юркий, с крысиной мордочкой, другой — громила, настоящий костолом. Майор и лейтенант остались стоять у машины, два типа в штатском быстро проследовали к подъезду Эмилио и скрылись.

Теперь у Эмилио не оставалось никаких сомнений: они приехали, чтобы здесь же, в его квартире, расправиться с ними. И вполне возможно, что не только его звонок в министерство послужил для этого толчком, но и Морено приложил к этому делу руки.

— Поехали, — сказал он шоферу. — Ждать больше не будем. Плаца капитана Кортеса.

Недалеко от площади капитана Кортеса жила семья механика Росалеса — жена Кончита и две девчушки. В течение года Эмилио уже дважды бывал в этой семье: один раз Росалес пригласил его на день рождения Кончиты, другой — когда механик заболел и Эмилио привозил к нему военного врача.

Сейчас Мануэль Росалес, по всей вероятности, должен был находиться дома — экипажу Эмилио разрешили два дня отдохнуть. Вот там, у Мануэля, он как следует и поразмыслит. Вряд ли кто-нибудь подумает искать его у низшего чина: среди офицеров, да еще дворянского происхождения, не принято заводить близких знакомств с людьми подобного рода.

— Святая мадонна! — Кончита, увидев Эмилио, всплеснула руками. — Святая мадонна, ты посмотри, кто к нам пришел. Мануэль! Проходите, проходите, сеньор Прадос, и, пожалуйста не стесняйтесь, мы очень вам рады. А вы, — она замахнулась на девчушек, с любопытством разглядывающих гостя, — марш отсюда, стрекозы!.. Да где же ты есть, Мануэль, увалень этакий! Ты что, ничего не слышишь и не видишь?

Кончита говорила быстро-быстро, притом, как большинство испанских женщин, каждое слово подкрепляла каким-нибудь, характерным жестом, и даже в паузах ее руки все время были чем-то заняты: то она поправляла на голове гребень, то одергивала юбку, а то и просто шевелила пальцами, словно в ладонях у нее были зажаты кастаньеты.

Наконец появился Мануэль. Приветливо, но без угодливости, поздоровавшись со своим командиром и сказав Кончите, чтобы она принесла бутылку вина и сыр, он пригласил Эмилио в свою комнату. И, усадив его на диван, сразу же спросил:

— Что-нибудь случилось, господин капитан?

— Мы ведь не на службе, Мануэль, зови меня просто Эмилио… Ничего особенно не случилось, но если вы с Кончитой не станете возражать, я эту ночь переночую у вас.

— Конечно, мы не станем возражать, — ответил Мануэль. И улыбнулся: — Как не станем и спрашивать, почему это необходимо.

Они засиделись далеко за полночь. Эмилио поразили ясная мудрость Мануэля, его знание жизни и осведомленность в таких вопросах, которые для него самого были темным лесом. Стоило Эмилио по какому-то поводу сказать два-три слова о Франции, и Мануэль тут же обстоятельно, с таким знанием дела, будто был опытным дипломатом, заговорил о позиции Леона Блюма в международных вопросах, об отношении социалистов к Лиге наций… Случайно обронив фразу о Советской России, Эмилио никак не ожидал, что его механик может что-то знать и об этой стране. И был крайне удивлен, когда Мануэль подробно начал рассказывать о политической структуре этого государства, о его экономических успехах, об огромном авторитете коммунистической партии среди народа и об авторитете Сталина.

— Это не Леон Блюм, не Чемберлен и не Лаваль! — убежденно говорил механик. — Это человек, который ни на какие сделки с фашистами не пойдет.

— Да, Сталин не ввяжется в грязную игру, какую ведут сейчас эти негодяи, на каждом шагу потакая Гитлеру. — Это сказала Кончита.