Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев
Микулин подумал, что ответ его сейчас удивит честную компанию, глаза от изумления могут выскочить на кончики носов.
– Ни в Челнах, ни в Петербурге, – сказал он, – фирма такая не зарегистрирована, – замер на несколько мгновений, поскольку в голову пришла мысль о том, что мы добрались до самого предела, до края, за которым начинается свалка… Именно свалка, раз нашу продукцию выпускает другая страна. – Производит эти генераторы Китай.
– Кто-кто? – у Жигунова был такой вид, будто он засек что-то неприличное.
– Ты не ослышался, – сказал ему Микулин, – российские генераторы производит Китайская Народная Республика.
– А немецкие? Эти самые…
– Фирмы «Фубаг»? Тоже Китайская Народная Республика.
– Я бы взял «Патриот». Пусть внешне он будет выглядеть хуже немецкого генератора, но мы накинем на него платочек и долгими зимними вечерами будем смотреть телевизор. И плевать, что у него гайки смотрят наружу и лапы косые…
– Вообще-то, товарищи однополчане, нам неплохо иметь общак, извините за выражение, – мало ли какие траты понадобится сделать, пусть будут тугрики под рукой, в кучке. – Микулин закряхтел озабоченно, словно бы человек производил какие-то сложные расчеты и организм его получил двойную нагрузку, запустил руку во внутренний карман куртки, достал оттуда рыжую бумаженцию – пять тысяч рублей. Зачем-то понюхал ее, подержал несколько мгновений в пальцах, даже, кажется, хотел взять на зуб, но не взял, а кинул в фуражку, снова сунул руку в карман.
Пошарил там, покряхтел еще немного, словно бы выполнял сложную работу, достал вторую пятерку, также кинул в фуражку.
– Все, что могу на нынешний день, – проговорил он неожиданно виновато, со знакомой интонацией командующего армией из фильма «Горячий снег».
– Идея насчет общака дельная, я кладу столько же, – сказал Анисимов, зеленой россыпью скинул в фуражку десяток тысячерублевых купюр.
– Ну что, покупаем, значит, «Патриот», – утверждающе проговорил Микулин. – Так?
– «Патриот», – ответил за всех Жигунов.
Но купить генератор сразу, вот так, с ходу с лету, как пачку сигарет в ларьке не получилось, товар этот был не очень ходовой и дорогой, пришлось заказывать его через район в Благовещенске.
Пока генератор не появился, Микулин купил четыреста литров бензина, полностью опустошив общак и собрав еще по пятнадцать тысяч рублей с каждого носа. Пообещал, что в ближайшие два месяца не возьмет с народа ни рубля – хватит брать!
Жигунов, привычно почесав пальцами затылок, молвил, глядя в пространство:
– Благодаря усилиям родного правительства рубль стал еще доступнее для россиян. Теперь его можно купить за полтора цента.
На этот словесный выброс среагировал даже Зубенко, хотя на всякий разговорный мусор он обычно не обращал внимания, а тут обратил, ухмыльнулся мрачно: вообще может наступить гнилая пора, когда рубль не будет стоить и половины цента, а председатель правительства станет вещать сладким голосом по телеящику, убеждать всех нас, что мы живем все лучше и лучше и при этом довольно улыбаться. Кого он обманывает?
Вместе с людьми в Никаноровке появились воробьи, следом за воробьями на ветках деревьев затенькали синицы. В пустых деревнях ни воробьи, ни синицы не живут, они всегда уходят вместе с людьми, переселяются туда, где обитают люди, которые и подкормить голодную птицу могут, и лапу починить, если птаха получит увечье, и предоставить пичуге уголок под теплой крышей. Мороз ведь не тетка. Как и голод. Но мороз хуже голода.
Микулин попросил Зубенко:
– Семеныч, у тебя самые толковые руки из всех нас. Сгороди пару-тройку кормушек. Будем по-соседски делиться с пернатыми. Тем, что у нас есть… то и им дадим.
Зубенко молча взял под козырек, покачал головой: ишь, какое книжное словечко выкопал их старший – «пернатые».
Начальник заставы точно предсказал холода и снег – через две недели, ночью, пространство неожиданно взвихрилось, по крыше с грохотом затопало невидимое зверье, в соседнем огороде, посреди которого росла старая одинокая ирга – дерево, с чьими темными маслянистыми ягодами чай можно пить без сахара, такие они сладкие, раздался выстрел, и ирга переломилась пополам, резкий порыв ветра одолел ее коротким боксерским ударом, – следом словно по команде из черной небесной глуби на землю посыпался крупный пушистый снег.
Крыша перестала трястись, пространство утихло, обильный снег валился беспрепятственно до самого утра.
Утром проснулись – Никифоровку не узнали. Это было совершенно неведомое, почти сказочное, словно бы вылепленное из таинственной белой плоти поселение, ничего общего со старой знакомой деревней не имеющее. И сами они были словно бы людьми из сказки. Микулин со смехом ощупал Зубенко:
– Семеныч, это ты?
Тот с трудом разлепил рот:
– Я!
– А вдруг не ты? Надо проверить, ощупать, укусить.
Вода в Амуре была черной, глубокой, недоброй, в течении то тут, то там начинали крутиться воронки, подкатывались к берегу, всаживались в какой-нибудь неосторожно сползший с земляного края куст и исчезали – ну будто бы какие-то подводные чудища затевали свои игрища, выясняли отношения с землей и водой, затем ныряли в глубину – заводить знакомства с иными мирами. Если те, конечно, существуют.
Микулин, например, полагал, что существуют.
Лопат, чтобы расчищать снег, у них не оказалось.
– Лопухнулись мы, – сказал Микулин, – моя вина.
– Стоп! – сказал Жигулин, вскинул правую руку с оттопыренным указательным пальцем. – Одна лопата есть, две недели назад я в сарае нашел.
– Молоток, Серега Николаич, – похвалил его Микулин, недовольная озабоченность, только что поскрипывавшая ржаво в голосе командира, исчезла, словно бы наличие одной лопаты, до которой еще надо было добраться, решало все проблемы… Но – лиха беда начало.
– Люблю такой снег – мягкий, как шерсть… В него хорошо прыгать с банной полки, – любой сугроб прогорает насквозь. В баню бы сейчас, – голос Анисимова сделался мечтательным, каким-то тоскующим.
– И в снег, – поддел его Жигунов.
– И в снег, – подтвердил Анисимов, покачал головой довольно, будто бы уже побывал на банной полке. – А для парилки самое лучшее дело – чесночная вода. Гораздо лучше всяких эвкалиптовых, мятных, хвойных, можжевельниковых и прочих настоек. Чита и Иркутск только такую воду и льют на парильные камни. – Анисимов вдруг замолчал, огляделся, будто бы всплыл со дна амурского на поверхность и неожиданно засмеялся.
Он только что увидел себя самого и своих приятелей со стороны: стоят несколько здоровенных мужиков, небритых, с сонными глазами, еще не пришедших в себя, и в небольшое окно разглядывают снеговое одеяло, упавшее на землю ночью. Лица, как у детей, – растроганные, обмякшие, удивленные, – ну ничем не отличаются здоровяки от детсадовских сопливцев. И он, бывший пограничник и врач с большим стажем, также ничем не отличается от них, также квохчет обрадованно.
