Владимир Першанин - Командир штрафной роты
Пробегая мимо, бью очередью в копошащихся оглушенных минометчиков. Кажется, их трое. Словно из-под земли выныривает немец. Он стреляет куда-то мимо, но, замечая меня боковым зрением, начинает разворачивать короткий ствол в мою сторону. Почему-то медленно. И я, как ватный, также медленно навожу ствол ППШ на него. Движения не успевают за отчаянным немым криком: «Быстрее! Вот она, смерть!» Я нажимаю на спуск и не слышу выстрелов, хотя сквозь дырки кожуха выбивается пламя длинной очереди.
Немец продолжает доворачивать ствол прямо мне в лицо. В него попало с десяток пуль, он мертв, но хочет в последнюю секунду прихватить и меня с собой. Снова давлю на спуск. Пули вышибают автомат из рук немца, а затем он сам валится на подламывающихся ногах. Вперед! Стреляю почти в упор в пулеметчика, перебрасывающего свой МГ-42 в нашу сторону. Мимо! В диске, наверное, еще есть патроны, но я почему-то прыгаю на пулеметчика, больше надеясь на свои руки. Меня опережает очередь сзади, которая попадает немцу в лицо.
Я никак не могу подняться с мертвого тела без лица, руки скользят в крови. Встаю с помощью Джабраилова. Тимур сует мне автомат. Кидаемся в кучу-малу, сбившуюся в один орущий, перекатывающийся клубок Мелькают приклады винтовок, автоматов, саперные лопатки, раздаются крики на нескольких языках, мат, редкие очереди и выстрелы. Вот она, рукопашка! Из кучи вываливается солдат, кажется, из третьего взвода. Его догоняет немец и втыкает в спину штык-нож. Джабраилов, взвыв на своем татарском, бьет немца с маху прикладом под каску, перехватив автомат за ствол. От удара отлетает диск, от второго — переламывается ложе. Немец падает на истоптанную землю.
Джабраилов врезается в толпу, размахивая, как дубинкой, автоматом с обломком приклада. По земле катаются мой боец со странной фамилией Фролик и немец. Оба крепкие, молодые, что-то орут. Выбрав момент, я бью затыльником приклада немца в лицо и тут же получаю ответный удар прикладом от другого фрица. Успеваю подставить ППШ, который смягчает удар кованого приклада, но мой собственный автомат влипает в челюсть, и я падаю на спину. Немец меня бы добил, но на него прыгает кто-то из подоспевших тыловиков. Их легко узнать по новым, не штопаным и не выгоревшим, как у нас, гимнастеркам. Немец опытный. Мгновенно передергивает затвор карабина и стреляет в упор.
Все это происходит у меня над головой. Я тяну из кобуры пистолет, который заряжен и снят с предохранителя. Надо только взвести курок и нажать на спуск. Меня опережает Кузьмич и всаживает в немца короткую очередь, но тот успевает передернуть затвор, выстрелить и падает вместе с лейтенантом.
Встаю. В ушах звон от разорвавшихся мин, челюсть онемела и не двигается. Добиваю из ТТ пытающегося подняться немца с карабином, судя по нашивкам унтер-офицера. Но унтер свое дело сделал. И парень-обозник, и его командир взвода убиты наповал. Сунув пистолет за пазуху, подбираю ППШ, выискиваю цель. Немцы выделяются в начинающей распадаться куче своими глубокими массивными касками. Наша рота почти вся налегке, в одних пилотках. Так легче пробираться по лесу, но для кого-то это оборачивается бедой. Пулю ни наша, ни немецкая каска не держит, а от удара приклада спасает. Мне кажется, перевес в куче наступает, когда в нее врезается Джабраилов. У огромного татарина в руке уже винтовка. Он молотит ею налево и направо.
Впереди, гулко, как по пустому ведру, бьет крупнокалиберный пулемет. Ему отвечают снизу несколько наших станковых и «Дегтяревых». Значит, батальон пошел вперед. Бегу в сторону пулемета и едва не натыкаюсь на взрыв. Успеваю упасть. Осколки с визгом проносятся над головой. Еще взрыв. Крупнокалиберный умолкает, но взахлеб лупят два МГ-42. Вот кого надо заткнуть!
Я вдруг осознаю, что нахожусь метрах в пяти от обрыва. Бесконечные хребты и лента дороги, по которой, прижимаясь к скале, двигается батальон. Высокопарная фраза, которую любят политработники: «С Карпат уже виден Берлин!» — не слишком соответствует действительности. Немцы дерутся отчаянно и умело. У меня на глазах падают срезанные автоматной очередью двое бойцов. Грищук, прижимаясь к дубу с обрубленными ветками, умело бьет частыми короткими очередями. Где научился? У бандеровцев?
— Лейтенант, гранаты е? Брось за те плиты. Там фрицевска свыня з пулеметом.
Я швыряю «лимонку». Эта граната опасна в наступательном бою и для своих — слишком велик разброс осколков. Потом вытаскиваю из кармана маленькую немецкую гранату М-39, размером с гусиное яйцо. Колпачок я свинтил заранее, он болтается на коротком вытянутом шнурке. Дернув за колпачок и помедлив две секунды, чтобы не перебросили назад, швыряю следом. Один МГ замолкает.
Грищук хорошо говорит по-русски, но меняя диск и снова пристраивая автомат, орет по-своему:
— Свыни! Стерьво поханое!
И бежит на второй пулемет, стреляя на ходу. Я — следом. Сбоку еще двое-трое бойцов. Автоматные очереди смахивают высунувшегося второго номера. Грищук, опережая всех, вспрыгивает на камень и сверху вниз выпускает весь остаток диска, крича:
— О так, о так, бладво!
Я заглядываю в каменное гнездо. МГ-42 на треноге с коротким оптическим прицелом. Три тела, изрешеченные пулями, гора блестящих стреляных гильз, залитых кровью, коробки с лентами, пустые и полные, овчинная шуба.
— Грелись, сучары!
Кто-то из бойцов стреляет из винтовки в недобитого пулеметчика. По сторонам еще трещат отдельные очереди, хлопают выстрелы. Но бой уже закончен. Я нахожу Илюшина. У ротного окровавлена гимнастерка на боку. Он отхлебывает из фляжки и возбужденно толкает меня в грудь.
— Никиту убили! Эх, какого парня угробили. Да отстань ты!
Это он Зине, которая стягивает с Илюшина гимнастерку.
— Дай, перевяжу, — настойчиво повторяет она.
Вместе с тыловиками мы потеряли четырнадцать человек убитыми. Раненых немного. В бою, когда стреляют и бьют штыками в упор, всегда больше погибших. Около двадцати человек убитыми батальон потерял во время атаки. Да и мы, наверху, не сумели достаточно быстро подавить сопротивление немцев. Хотя бой на скале длился десяток минут. Я не видел, как погиб Никита Луговой. Он получил автоматную очередь в грудь и умер мгновенно. Редко встречались мне люди такой храбрости. Я потерял надежного и рассудительного помощника Ивана Мироновича Коробова. Всего в моем взводе погибли трое.
Немцев в заслоне было не так и много. Может, с полсотни или чуть больше. Но вооружение имели сильное. Кроме двух крупнокалиберных и пяти-шести обычных пулеметов мы обнаружили четыре миномета и безоткатную 75-миллиметровую реактивную пушку. Весом всего полторы сотни килограммов, она была отлично приспособлена для действий в горных условиях. Ее ствол мог посылать снаряды ниже горизонта градусов на пятнадцать, то есть обстреливать танки сверху, поражая наиболее уязвимые места. Немцы успели разбить оптику и довольно сложную систему наведения, но пушка для стрельбы годилась.
Среди захваченного оружия я впервые увидел новый автомат «хенель». Позже его будут сравнивать с нашим «Калашниковым», а тогда мы с любопытством рассматривали непривычно длинные автоматы и патроны к ним. Уменьшенные копии немецких винтовочных патронов, но с такой же массивной пулей калибра 7,92 миллиметра. Подвигали планку с дальностью прицела 800 метров, дали несколько очередей. Штука серьезная.
Но все это мелочи по сравнению с погибшими товарищами. Батальон похоронил человек шестьдесят внизу, а нам приказали вырыть братскую могилу для штурмовавших скалу здесь же. Расширили один из окопов, пользуясь немецкими кирками и ломами, опустили завернутые в плащ-палатки тела бойцов и двух лейтенантов: Никиту Лугового и Афанасия Кузьмича Холодова.
Комбат, который поднялся к нам теперь уже по ближней тропе крутого обрыва, постоял над могилой.
— Эх, Кузьмич. Как он жить хотел! Четверо детей и внук. А Никита ему в сыновья годится. Ладно, закапывайте, не травите душу.
Три нестройных залпа, и через несколько минут над телами погибших уже утаптывают бугорок
— Иван, — приказал комбат Илюшину, — останешься со своей ротой здесь на день-другой. Потом я за вами пришлю. Как бы немец или бандера опять на этой скале засаду не устроили. Пирамидку ребятам сколотите со звездочкой. Чтобы фамилии, имена…
— Понял, — отозвался ротный.
Нехорошее, мрачное место досталось нам. Может, в мирное время здесь кто-то отдыхал бы возле костра, глядя на расстилающиеся до горизонта начинающие желтеть хребты Карпат. Но война оставила шрамы на много лет. На дубах обрублены ветки, блестит оголенная древесина — крупные осколки наших снарядов вырывали целые куски старой, потрескавшейся коры. Один дуб расколот надвое. Окопы и окопчики, искореженное оружие, стреляные гильзы, окровавленные бинты, каски, противогазы. На пригорке братская могила, возле которой возится Ваня Сочка с помощником, сооружая из досок небольшую пирамиду.
